— Ну ладно, уважаемый, — примирительно вещал Давид Израилевич, — я готов взять обратно свои слова, что чудес не бывает; я ведь всего лишь поясняю вам, что приведенные вами примеры чудесами вовсе не являются. Эту вашу историю про пять хлебов, которыми накормили целую толпу, никак нельзя считать чудом, потому что ничего сверхъестественного в ней нет. И две тысячи лет назад тоже не было.
Шульман схватил со стола кусок хлеба и неистово потряс им в воздухе, по — видимому, предлагая Давиду Израилевичу превратить его в буханку: дар речи из‑за кощунственных слов профессора он временно утратил.
— Давайте сразу определим, товарищи, — размеренно, как на семинаре, произнес Давид Израилевич, на которого были обращены все взгляды, — давайте сразу определим, что мы будем называть чудом. Я полагаю, что чудом надлежит считать явление, происходящее с явным и бесспорным нарушением законов природы. Если же никакие законы природы не нарушаются, то чуда нет, даже если мы не понимаем, как именно произошло то или иное явление. Так вот. Если бы некто, щелкнув пальцами, создал из ничего пропитание для большого числа людей, я бы, с определенными оговорками, мог признать это сверхъестественным происшествием. Если же, с другой стороны, число хлебов увеличивается от пяти до количества, потребного для разового насыщения пяти тысяч человек, это может восхищать только… как бы сказать… в общем, в этом нет ровным счетом ничего удивительного. Не говоря уж о чудесном. Известно ли вам, сколько колосков вырастает из одного — единственного пшеничного зерна? И сколько зерен содержится в одном таком колоске? Нет? Ну так вот, докладываю вам: одно пшеничное зерно за сезон превращается в среднем в четыреста ровно таких же зерен. Это никого не удивляет. Итак, мы признаем, что в природе действует закон многократного умножения зерен. Да, вы можете мне возразить и сказать, что зерно надо посадить в землю, совершить с ним определенные агротехнические действия, выждать определенное время и потом уже собрать урожай, а в Иудее — или где там — все это произошло прямо на глазах у толпы. Но! Любой природный процесс может быть легко ускорен или замедлен, это научились делать уже давно. Короче говоря, если вы снабдите сколько‑нибудь сведущего в химии человека исходным сырьем в виде одной буханки хлеба и предоставите в его распоряжение лабораторию и двух ассистентов, то в течение суток он произведет… дайте подумать…
Давид Израилевич вытащил из кармана блокнот и начал что‑то записывать. Все, включая Шульмана, следили завороженно.
— Ну вот, — объявил Давид Израилевич, завершив расчеты. — Это зависит, понятное дело, от того, какие ресурсы будут выделены на проведение эксперимента, но ориентировочно можно рассчитывать на получение трехсот четырнадцати буханок, практически неотличимых от исходной. Возвращаемся к нашим баранам. Имеем пять хлебов. Умножаем на триста четырнадцать. Получаем одну тысячу пятьсот семьдесят. Не забудьте, что там еще и рыбу подавали. Так что совершенно неудивительно, что объедки уносили корзинами.
Шульман перекрестился и встал из‑за стола.
— Простите, — сдавленным голосом произнес он. — Дела… совсем запамятовал.
И вышел из зала, едва сдержавшись, чтобы не плюнуть в сторону Давида Израилевича. Шульмана проводили взглядами.
— Я знаю, о чем вы хотите спросить, — обернулся Давид Израилевич к Провоторову. — Отвечаю вам — сделать все это совершенно несложно. Это все я называю занимательной химией. Понимаете меня? Было время, когда подобные вещи находились на острие научного прогресса. Это время прошло. Настоящая химия, в отличие от занимательной, сосредоточена на том, чтобы затраты на производство фокуса были меньше, чем себестоимость уже существующего технологического производства. Да, я могу легко выдать ужа за угря, но это будет дороже, чем если бы три нобелевских лауреата в течение месяца пытались изловить настоящего угря в пустыне Сахара.
Ворохопкин заметил, что Агаев напряженно сверлит профессора взглядом, совершенно забыв о еде, потом, будто бы уловив за хвостик метавшуюся где‑то в голове мысль, понимающе кивнул и удовлетворенно улыбнулся.
— Ну ты и хват, Леонид, — прошептал он, повернувшись к Ворохопкину. — Это надо серьезно обсудить. Ты же не собираешься все в одиночку захапать?
Ворохопкин не успел спросить, что такое вдруг взбрело Агаеву в голову, как тот приподнялся, протянул профессору свою визитку и спросил: