Руки сами собой потянулись к ножу. Правой рукой ухватилась за рукоять, левой уперлась в окровавленную грудь. В голове крутилась безумная мысль, что если вынуть нож, то Андрей заморгает, шумно вдохнет, хватаясь за рану, нагнется вперед, захрипит и будет жить. Несмотря ни на что. Вот только нож никак не хотел сдвинуться с места ни на миллиметр. Прилип к запекшейся крови, застрял между ребер, вонзился в сердце, которое никак не хочет покидать.
Я отчаянно дергала рукоять ножа, стараясь не сильно давить на грудь Андрея и не двигать лезвие в стороны, чтобы не доставлять брату лишнюю боль. Ничего не получалось. Я лишь сильнее измазалась в крови.
Руки тряслись так, что не заметил бы лишь слепой. В попытках стереть слезы с лица я терла щеки и глаза, от чего те еще сильнее защипало. Вся та кровь, в которой были измазаны мои руки, попала в глаза. Они словно утонули в слезах, болели, и щипли, и чесались все сильнее. Я упала в колени куклы брата, зарыдала в полный голос, погружаясь в страх и отчаяние.
Это просто страшный сон. Просто сон.
Возможно, если я засну, то это закончится. Я открою глаза, и все будет в порядке, как прежде. Я даже готова пообещать, что не буду больше пытаться выжить Андрея. Пусть лучше он будет жить с нами, чем я – сидеть по локоть в его крови.
Через минуту я собиралась вновь вернуться на диван и попытаться уснуть. Хуже-то уже не будет. Как замки входной двери застучали, петли тихо скрипнули, и связка папиных ключей звонко брякнулась о трюмо.
Мы встретились с ним глазами. Не уверена, какую конкретно картину застал папа, но я, кажется, все еще сидела на полу, в коленях Андрея, растрепанная и вымазанная алым. Из-за слез лицо отца я видела в легкой дымке, но гримаса ужаса проявилась слишком отчетливо.
Он взревел.
— Андрюша?!
В два шага настиг тело, грубо отпихнув меня, словно я какая-то тряпка.
Заревел, пытался нащупать пульс, заставить парня открыть глаза, пошевелиться.
Но я-то знала, что ничего у него не выйдет.
Не вставая, отползла к стене, прижала колени к груди.
Папу я видела лишь в двух состояниях: подлизой к богатым женским ножкам и равнодушным серым заложником компьютера. С Андреем, правда, он был другим. Но выделять его поведение новоиспеченного счастливого отца сына я не желала, поскольку была в полной уверенности, что продлится оно не долго. Рано или поздно папа должен был забыть про этого вора моего места в доме, и все вернулось бы на круги своя.
Теперь существовала лишь одна загвоздка.
Андрей мертв, а папа валяется в его ногах и тихо стонет уже как пять минут. С другой стороны…
На мгновение я ужаснулась, как быстро мой мозг вернулся к построению логически верных и хладнокровных мыслей. В голове уже не жужжало вихрем панической атаки. Напротив. На фоне комнаты в кровавых разводах, трупа в кресле и стонущем рядом моего папы, я уже строила план того, как все исправить. Да, паренька мне уже не вернуть, но это и хорошо! Мне же это и нужно было – избавиться от заносчивого засранца, посмевшего, не много ни мало, занять мой законный трон. Теперь братца нет, осталось дело за малым. Утешить папу – это все, что от меня сейчас требовалось. Да, он погорюет какое-то время, я перетерплю это. Главное – быть всегда рядом, чтобы папа понял, кто его по-настоящему любит, и кто ему нужен.
Тогда я сильно поспешила с выводами о том, что смогла успокоиться и вернуть мозгу состояние здравого ума. Отчасти мой план можно было назвать верным и даже единственно верным, если бы не одна маленькая деталь.
Вчера я на глазах пятнадцати человек разругалась с Андреем, пожелав ему смерти. Вдрызг напилась и не помню, как вернулась домой и уж тем более о том, что случилось с братцем. А теперь я вся в его крови, и на ноже, торчащем из трупа, мои отпечатки. У меня нет алиби, зато есть мотив. Идеальная подозреваемая. Мало того, что не знаю, кто и когда убил парня, я не до конца уверена, что это была не я.
Способна ли я на убийство?
Этим вопросом я задалась немного позже. А сейчас в моей больной голове плавала мысль спасения в виде того, чтобы заставить папу забыть самозванца и вернуть прежнюю жизнь. План казался идеальным. Вот только все изначально пошло не так, как я бы хотела.
Спустя минут десять или, может быть, двадцать, в отце наметилось движение. Сначала он приподнял голову, затем начал щупать себя руками, словно что-то искал. Его губы шевелились в каких-то словах, но я не могла услышать ничего внятного. Движения ускорялись, папа начал озираться и шарить руками то по себе, то по полу вокруг. Тут же его взгляд упал на трюмо в прихожей, где он и оставил телефон, куда незамедлительно потянулось все его тело.