— Не спрашивай, Александра! — уже громче произнес он все тем же ядовитым голосом. — С каких пор ты устраиваешь сцены? Да, это мое прошлое, и я не собираюсь от него отворачиваться. А свои выходки оставь при себе. Андрюша и Катенька останутся здесь, и ты либо примешь их, либо я дам тебе деньги, и можешь съезжать.
Я выпучила на него глаза, пытаясь переварить все то, что сказал мне папа.
— Ты… выгоняешь меня? — мой голос дрогнул, и вновь заложило нос.
— Я этого не говорил, — закатил глаза папа. — Я сказал, что ты должна найти с Катей и Андрюшей общий язык. Решай сама. Я приму любое твое решение.
Вот эта настоящая родительская любовь! Эти золотые слова о том, что он примет любое мое решение, должны свидетельствовать о цивилизованности, лояльности и, конечно, заботе. Вот только отец только что поставил мне ультиматум, и никакого выбора на самом деле у меня нет.
Я открыла рот в немом вопросе, никак не веря своим ушам.
— Решай, — повторил он и развернулся, сделав несколько шагов в сторону комнаты.
— Пап, — остановила я его, вспомнив, зачем, собственно, пришла. — Можно мне собаку? Добермана. Я давно живу самостоятельной жизнью, я готовлю, оплачиваю счета, у меня хорошие оценки в универе, я ответственный человек. Ты говорил пару лет назад, что я не готова. Но сейчас я уверена, что справлюсь. Пожалуйста, — сглотнув все то, что отец сказал мне до этого, я решила действовать по своему плану, — я… я подружусь с Андреем. И с Катериной. Добермана. Пожалуйста.
Абсолютно точно, я была похожа на кота из Шрека. Мне так казалось. Однако боль от его слов терзала грудь изнутри, а я терпела из последних сил, чтобы не сделать хуже.
— Нет! — бросил он и захлопнул дверь прямо перед моим носом.
Из комнаты послышались приглушенные голоса папы и Катеньки.
— Нет? — шепотом повторила я, круглыми глазами уставившись на закрытую дверь.
Слишком грубо. Безразличность – да. Незаинтересованность, равнодушие, холодность. Но не злость и грубость. Мне восемнадцать, но таких слов в таком тоне я от папы еще ни разу не слышала. Да что же может сделать с человеком внезапное появление какого-то сына? И почему при этом я должна отходить на второй план. Впрочем, я и до этого была не первым делом папиной жизни, но сейчас я чувствую себя надоевшей игрушкой. Старым потрепанным плюшевым медведем с пуговицей вместо правого глаза, заплаткой на пузе и торчащим из дырки в левой ноге наполнителем. А вокруг сплошные заводные современные куклы и машинки на радиоуправлении.
Я зашла в свою комнату и, не включая света, опустилась на кровать. Однако, напоровшись на что-то большое выпуклое и твердое под моим одеялом, я скатилась на пол с нелицеприятными словами негодования и возмущения. Вскочила, потянулась к выключателю.
— Ты вернулась?
На кровати сидел, закутавшись в одеяло, Андрей и щурился от зажженного света. На моей кровати. На моей синей простыне. Под моим синим одеялом. Рядом, на моей тумбочке, лежал его телефон. У моего стола находился его черный чемодан. На моем кресле висели его брюки, рубашка и жилетка.
— Эм… — он потер щеки, — папа сказал, что ты не вернешься. И я могу расположиться здесь.
От переизбытка эмоций и гневных чувств я не могла сказать даже слова, хотя и очень хотелось. Папа просто взял и отдал ему мою комнату? С моими вещами? Не спросив меня? Я с полуоткрытым ртом молча развела руки в стороны.
— Это… — я широко заулыбалась словно обезумевшая, — какого черта? — хотелось смеяться.
Но получилось лишь несколько раз хихикнуть и издать короткие звуки мычания и рева.
— Саш, ты только не обижайся. Я тут на правах гостя, куда скажут, туда и лягу, — начал оправдываться Андрюша, пока я пыталась хохотать. — Я могу уйти или… — он оглянулся, — ты можешь лечь на диване.
Я покосилась на диван у противоположной стены от кровати, а потом на Андрюшу. Парень был без футболки и старался прикрыться одеялом, как обычно делают девушки. А я говорила, что он странный?
— Это ты будешь указывать, куда мне лечь? — заулыбалась я. — Ты?
— Саш, я…
— Да пошел ты! — рявкнула я неожиданно появившимся звонким голосом. — Это моя комната! И делить ее с тобой я не собираюсь! Понял? — я сорвалась на крик.
Хотелось рвать и метать. Хотелось разнести ко всем чертям эту комнату, разбросать его вещи по улице. Или лучше сжечь их. Сжечь даже мое любимое синее постельное белье, на котором он лежит. Но я просто захлопнула за собой дверь собственной комнаты и зашагала вниз по лестнице в гостиную, чтобы лечь там на диван.
По пути в темноте больно ударилась коленом о кофейный столик, за что в ответ стукнула кулаком по столешнице. Теперь болело и колено, и ребро ладони: попала по краю. Плюхнулась на диван животом вниз. Подмяла под себя подушку, уткнувшись в нее лицом. Глухо замычала в нее под рвущимися наружу злостью и обидой. Через полминуты стало невыносимо дышать, перевернулась на спину и накинула сверху диванное покрывало. Тяжело вздохнула. Потерла ладонями лицо. Среди всеобщей тишины подметила громко стучащую секундную стрелку часов. Захотелось разнести и их, но я просто перевернулась на правый бок, заткнув сверху голову подушкой, чтобы ничего не слышать, и попыталась уснуть.