Я был так уверен в этом «завтра», что на следующее утро провёл на остановке несколько томительных часов, и даже когда наступил полдень, никак не мог поверить, что девушка не придёт.
Пустынная пристань постепенно оживала. По широкой лестнице со стороны вокзала хлынули потоки людей с сумками и чемоданами, из переполненных пароходиков посыпали спешившие на обед мужчины. Люди толкали меня со всех сторон.
Я побрёл к отелю, время от времени оборачиваясь и бессмысленно глядя в сторону канала.
На следующее утро я опять до полудня прождал на пристани, но незнакомка и на этот раз не появилась.
«Эта женщина издевается над тобой, пользуется твоей наивностью, — говорил мне разум, который ещё не выветрился у меня из головы. — Или просто решила отвязаться от тебя. Если она вертится на улицах Лидо, то не ради таких, как ты. Она достаточно дала тебе понять это!»
Но я был не в состоянии отказаться от неё с такой лёгкостью. Тем более теперь.
«Хорошо, — сказал я себе. — Будем считать, что всё кончено, но прежде нужно увидеть её. Чтобы иметь доказательства, что она и в самом деле избегает меня. Да, тогда-то и можно будет положить конец.»
На третье утро я опять долго прождал её на остановке, потом сел на пароходик и отправился в Лидо. Шагая по нагретому песку за мальчиком, я старался не смотреть туда, где под одним зонтиком со Стариком или с кем-нибудь другим должна была сидеть она.
Старик был на своём месте, но один, и у меня немного отлегло от сердца. Он скользнул по мне безразличным взглядом и медленно повернул спину.
Я бросил под зонт вещи и пошёл по узкой полоске мокрого песка вдоль берега. То тут, то там в глаза мне бросались розовые купальники, но они принадлежали не моей незнакомке, и я совсем не проявлял недовольства, что её не было. Я дошёл почти до другого конца пляжа, когда услышал мягкий грудной смех, который распознал бы между тысячами других. Я повернул голову в ту сторону.
Девушка стояла в воде в нескольких шагах от меня, как тогда, в день нашего объяснения, только теперь её лицо было совсем другим — оно смеялось. А возле неё стоял незнакомый мужчина, который тоже смеялся. У него были красивые белые зубы и мускулистое тело, и он ничем не напоминал Старика. С минуту я смотрел на них, вероятно, выглядя при этом довольно жалким, и она увидела меня. Быстро отвернувшись, я пошёл вперёд. Но идти в этом направлении было, некуда, потому что пляж кончался, упираясь в ограду, и мне пришлось вернуться. Я, наверно, был очень смешон, когда повернул назад и снова прошёл мимо этой пары, на сей раз вперив взгляд в песок, на котором отпечатались мои босые ступни.
«Вот тебе и доказательство, — говорил я себе, одеваясь, и позднее, когда возвращался на пароходике в город, и ещё позднее, в отеле, когда шагал по своему номеру взад и вперёд. — Ты жаждал доказательств — вот одно из них, — притом такое, что другие уже излишни.» Я не мог думать ни о чём другом, и это, в сущности, было хорошо, потому что избавляло меня от необходимости думать о чём-то ином, и потом — начни я анализировать свои чувства, у меня раскололась бы голова.
На следующий день я встал рано. Неторопливо побрился, следя, чтобы бритва двигалась под одним и тем же углом и чтобы не остался незамеченным ни один волосок. Потом долго одевался, — вполголоса перечисляя некоторые важные подробности, например, что на пиджаке не хватает одной пуговицы, а эту рубашку можно будет надеть ещё самое большее два-три раза. Потом спустился вниз выпить кофе, просмотрел газету и долго разговаривал с официантом о том, каковы шансы Фаусто Копи на победу в предстоящей велогонке. Официант увлёкся разговором, но хозяин позвал его зачем-то, и я остался один и, поскольку чашка была уже пуста, решил, что пора идти. Выйдя из отеля, я взглянул в сторону пристани, но двинулся не к ней, а в обратном направлении, перешёл через обшарпанный арочный мост и зашагал по длинной улице, забитой лотками, продавцами и домохозяйками.
«Посмотри, — сказал я себе: — Венеция не такая, какой она кажется с Канале Гранде, и ты делаешь ошибку, разъезжая только на пароходике. Смотри на этот живой муравейник во все глаза, потому что он не менее интересен, чем музей.»
И я смотрел во все глаза на лотки с цветной капустой, на женщин с невесёлыми лицами в помятых дешёвых платьях, слушал хриплые крики торговцев, пытаясь не пропустить ни одной детали, хотя всё это мало чем отличалось от нашего базара в Менильмонтане.
Я долго бродил так, переходя с улицы на улицу, вернее из коридора в коридор, так как улицы стали совсем тесными и тёмными и приходилось задирать голову, чтобы увидеть над собой узкую полоску неба, что не всегда удавалось из-за развешанного белья.
Наконец я вышел на широкую, залитую солнцем площадь. В глубине её возвышалась церковь «Джовани э Паоло», а прямо передо мной вырос бронзовый всадник на высоком пьедестале. На тротуаре стояли столики. Сев за один из них, я заказал что-то и взглянул на часы.
«Хорошо, хватит комедий, — сказал я себе. — Сейчас девять часов. При всём желании тебе уже не успеть на пристань. Поздно.»
И в то же мгновение меня охватило желание вскочить и помчаться по коридорам и лабиринтам торговых улиц к пристани. Она поедет сегодня в Лидо, и, может быть, я ещё перехвачу её, потому что иногда она отправляется туда поздно, даже очень поздно, как это было неделю назад. Если встать тотчас, можно ещё успеть.
Но я продолжал сидеть за столиком, откинув голову назад, и вперив взгляд в бронзовую фигуру кондотьера Колеоне. Всадник, охвативший круп коня крепкими ногами, весь был жилы и мускулы, а на его волевом лице застыла грозная суровость.
«Смотри на него и учись, — сказал я себе. — Хорошо, что не все мужчины такие бабы, как ты.»
Каждое утро я вставал рано, долго брился и делал всё возможное для того, чтобы не думать о главном. Выйдя из отеля, я всегда сворачивал вправо и через пропахшие мылом и подсолнечным маслом улочки добирался до площади. Там садился перед бистро и смотрел на всадника, пока не проходила та четверть часа, когда всё моё существо рвалось на зад, туда, к пристани! Всё казалось мне мрачным и скверным и я изливал свою желчь на Кондотьера.
«У тебя, конечно, есть воля, — говорил я ему. — Это видно по твоей мрачной физиономии. Но зачем тебе эта воля, позволь спросить? Ты думаешь только о войнах и баталиях Но кроме этого на свете существуют и другие вещи. Любовь нежность, душевная теплота. Понимаешь ты что-нибудь в эти вещах?»
Официантка приносила мне кофе, я забывал про Всадника и мысленно возвращался к своим делам. Снова переживал свою любовь, вспоминая день за днём, встречу за встречей в надежде обнаружить новую подробность, какой-нибудь забытый факт, который изменил бы сделанный мною вывод. Но фактов не прибавлялось, и вывод оставался тем же. Эта женщина не аристократка, но мечтает стать ею, и ни о чём другом не думает, ничем другим не интересуется. Решила, что дорого стоит и что у неё ещё достаточно времени, поэтому и выбирает. Позволяет себе отказывать Старику, потому что он старик или потому что он женат, но, когда подвёртывается такой, как тот, с белыми зубами, сразу становится любезной.
Как она смеялась в тот день! С тобой она никогда так не смеялась. Она смеялась над тобой, только и всего. Ты был развлечением во время паузы, передышки, представителем неизвестной ей породы мужчин, наивность которых удивляет и забавляет. Но пауза окончена, и странно даже, что она окончилась лишь теперь.
Я сидел и ждал, когда наступит время обеда, а потом долго расправлялся с омлетом и увядшим салатом, читал купленный в соседнем киоске журнал или ругался про себя с Кондотьером, пока история с незнакомкой снова не одержала верх и не захватила меня целиком. Когда начинало смеркаться, я возвращался в отель, ужинал в ресторане и выпивал немного вина, чтобы захотелось спать, а так как спать не хотелось, сидел в ресторане, пока не начинали убирать со столов, и мне не оставалось ничего другого, как отправиться наверх, где меня ждала безотрадная пустота моего временного жилища и глухой шум воды, сонно плескавшей о старые камни.