Славка присел на корточки.
— Где?
— Там,— показал я под себя, боясь пошевелиться.
И тут он захохотал. По-мальчишески, безудержно, открыто, во весь голос.
Я расслабил мышцы, и на миг мое лицо окунулось в воду.
Потом я тоже засмеялся. И каждый раз при попытке встать погружался подбородком в реку.
Мой сазан был что надо! Килограмма на три!
Мы сидели на своей плешине в камышах. Взошло солнце, теплое, ласковое, большое. На кукане тяжело вздыхало полдюжины лоснящихся рыбин. И пели первые жаворонки, свечой поднимаясь в небо.
— Эх, кабы не работа! — азартно воскликнул Славка.— Пошли бы еще на другое место. Здесь теперь не клюнет.
— И так уже килограммов десять. Девать куда?
— Баба Вера найдет куда. Навялит.
Мокрый мешок с рыбой, пахнущей холодной рекой, мы тащили по очереди. Я, конечно, хотел сам. Но Славка не желал уступать. Уже недалеко от Крученого мы сели передохнуть.
Лицо парнишки сияло. Он был готов на дальнейшие подвиги, потому что мы были теперь на равной ноге, приобщившись к.реке, к этому утру.
Я, как бы невзначай, спросил:
— В город тянет?
Славка улыбнулся: неужели не видишь сам? Разве это в городе есть? Разве в городе ты такой, какой был сегодня там, на выкошенном пятачке? И разве в городе ты не такой же чуждый природе, как его серый, маслянистый асфальт?
Но ответил: он более интересно, чем я ожидал:
— Теряюсь я там. Чего-то хочется, а все не то. Наверное, потому: и бегал.
— А вот ученые подсчитали, что к концу нашего столетия большинство людей будет жить в городах. Славка лукаво посмотрел на меня:
— Но не все же?
Я вдруг подумал: а ведь действительно не все. И вообще, правы ли ученые? Может быть, человечество возьмет и разбежится из городов. Надоест ему жить среди бетонных коробок, пусть даже нарядно прибранных стеклом и сталью, надоест нюхать гарь и бензин. Ведь какая ширь вокруг! Посели каждого на четверть гектара, и еще останется ого сколько!
Я сам всегда немел от восторга, заходя в лес, и словно сбрасывал с себя ненужный хлам городской суеты.
Или здесь, в окружении степи… Тоже какая радость и тишь!
Ведь в конце концов роботы-автоматы, наверное, заменят людей у станков. Так пусть им и остается город. Этакий огромный механизм, работающий сам по себе, производящий по указке и заданию человека нужные вещи и всякие там машины. Зачем жить среди них, при; них, когда они будут доведены до совершенства?
А управлять ими можно и на расстоянии. Если сейчас с Земли управляют луноходом, а он на другой планете…
Славка, как бы угадывая мои мысли, задумчиво сказал:
— Как только у городских свободное время и есть на чём ехать, бегут за город. В субботу, в воскресенье. А уж в отпуск — в обязательном порядке. Может, когда-нибудь сделают так: жить за городом, а в него ездить на один-два дня работать. Железные дороги вон строят и строят…
Дороги… Дороги куда-то ведут. Что-то обещают. Вот и ему обещали.
Я посмотрел на него. Интересно, успокоился ли? Может быть, опять тянет вдаль? Неизвестную, манящую…
Крайнев глядел в степь. И по нему было видно, что ему не нужно никакой дали. Она была с ним. Здесь, в степи, он был волен идти куда ему угодно. Поэтому ему теперь не нужны были те километры, которые поманили его из города.
11
Гарцевали, кружили по зеленому полю всадники. Я вспомнил Есенина: «Эх вы, сани! А кони, а кони!» Саней, конечно, не было. Но зрелище лошадей, лоснящихся на солнце, действительно завораживало.
Блестящие их тела вытягивались над препятствиями и пролетали над ними, словно невесомые. У меня перехватывало дыхание, когда кто-нибудь из них задевал за какое-нибудь деревянное сооружение и под всадником рушились на землю жерди. Но Нассонова, который был здесь, на колхозном ипподроме, в своей неизменной рубашке с засученными рукавами, в кепке, с темным ободком пота на затылке, это, казалось, не пугало.
Я удивлялся председателю. Мне думалось, у него не оставалось времени даже для сна. Вечно он куда-то спешил: то вызывали на совещания, активы, конференции, то он срочно выезжал в поле, где неизменно что-либо случалось — ломался комбайн, останавливался трактор, заедало конвейер у силосной башни. И при всем этом о а находил час-другой, чтобы заглянуть на конеферму. Вот что значит хобби! Выкрадывать время у сна отдыха дел…
Геннадий Петрович сосредоточенно глядел на своих питомцев, что-то решая в голове.
С ним был Арефа, осунувшийся, загоревший.
Они были чем-то недовольны. И в то же время довольны той суетой, которая предшествует важным событиям.
Очень скоро в районе ожидались скачки. Нассонов вытащил сюда даже парторга, который мучился на солнцепеке, переживая сухую, нещадную жару. Он тосковал в безделье. И азарт, охвативший председателя, его не трогал.
Сюда я заехал просто повидать Ларису, прослышав, что она здесь.
Два скакуна подъехали к нам одновременно: библиотекарша на Маркизе и Чава на пегом коне.
Я приветливо улыбнулся Ларисе из-за спин. Чтобы никто не заметил. Она устало ответила. Ей было не до меня. Чава вообще был сумрачный.
Нассонов что-то им выговаривал. Оба как-то безучастно слушали, придерживая разгоряченных, нетерпеливо вздрагивающих коней.
— Я тебе говорю, Сергей! — повысил голос Геннадий Петрович.
Чава странно посмотрел на него и махнул рукой:
— А что я могу сделать?
— Вот те на! —вмешался Арефа.— Ты что, не можешь перелететь плетень, чтобы не сесть на него?
Сергей зло сплюнул.
— Нэ, ашунес, ты что, с цепи сорвался? — удивился Денисов-старший.
— А, ладно! — Чава сделал резкий жест рукой и пришпорил коня.— Могу еще раз.
Он развернулся и помчался в сторону поля.
Я не знаю, о чем шел разговор. Мое сознание работало в другом направлении. И оно подсказывало, что между Чавой и Ларисой происходит неладное.
— Ты отдохни,— сказал Нассонов Ларисе.
Она слабо, натянуто улыбнулась. И, тронув Маркиза, шагом направилась к конюшне.
В моей душе вспыхнула маленькая, как искра, надежда. Может быть, у них с Сергеем нелады? Действительно, уж больно разные они люди.
Она как-никак завбиблиотекой. Окончила кульпросветучилище. У Сергея — едва ли семилетка за плечами. Что у них может быть общего?
Но мне вспомнился рассказ Борьки Михайлова (у него всегда были про запас различные истории, особенно об известных людях) о том, как один академик, и притом известный, женился на своем шофере—-молодой и довольно интересной женщине. Но академик есть академик. Наверное, старый.
Лариса удалялась на своем золотисто-розовом скакуне, ссутуленная, жалкая, словно на узкие девичьи плечи легла непомерная тяжесть.
— Ты уж не кричи на своего,— пожурил Арефу председатель.— Устал, видать, парень.
— Устал! — отмахнулся Денисов.— Дурью мается. Какой — не знаю.
— Мне от него много не надо,— продолжал Нассонов.— Пусть только выступит. Для массовости. Вот за Маркиза я уверен. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, в районе ахнут, разрази меня гром! Я ведь тоже не сидел сложа руки. Чижова из колхоза «XX партсъезд», говорят, выступать не будет. Конь захромал. Мокрицы.
— На чужую беду надеяться — свою найти,— встрял молчавший до сих пор Павел Кузьмич.— Вот штука.
— Типун тебе на язык,— сплюнул председатель.— Ты мне Маркиза не сглазь! Этому коню не то что в районе, в области не найти под стать.— Он вдруг рассмеялся и ткнул Арефу в бок.— Тут у меня без тебя потеха была…
— Потеха,— усмехнулся парторг.— Еще немного — и обвели бы вокруг пальца, как школяра.
— Ничуть! Ты, Кузьмич, ври, да не завирайся. Я ведь сразу заметил неладное.
— Держи карман шире! Тебе целых три дня голову морочили! — не унимался Павел Кузьмич.
— Это еще надо посмотреть, кто кому морочил. Уж больно мне их бычок приглянулся. Походить за ним как следует — красавец будет. Наш главный зоотехник с ума сошел. Надоело Ледешихе в ножки кланяться. И где они такое сокровище раздобыли, ума не приложу? Я, председатель колхоза, не могу получить хорошего производителя! А у них — на тебе, пожалуйста!