Юноша без имени явно заслуживал внимания. Инесса так себе и сказала в то утро. Любовь, которую требовал к себе этот брат или товарищ, должна быть внимательной любовью. Не допускать случайностей. Не отвлекаться. В каждый момент жить для него, потому что он живет для тебя.
– Тебя взволновала эта фотография?
– Буду с тобой откровенна. Не фотография. Он.
– Но и я там есть. Он не один.
– Но ты сейчас здесь, рядом со мной. Тебе фотография не нужна.
– А ему?
– Он – это лишь его образ. Первый раз вижу такого красивого мужчину.
– В любом случае, я не знаю, где он, – заключил Габриэль и кинул на нее взгляд, в котором раздражение мешалось с какой-то затаенной гордостью. – Если хочешь, можешь думать, что я сам пишу себе эти письма. Они приходят из ниоткуда. Но не удивляйся, если в один прекрасный день он появится.
Инесса решила не выказывать удивления. Определенно, одно из правил общения с Габриэлем Атлан-Феррара гласило: вести себя как ни в чем не бывало, «нормально» – если речь не шла о музыке. Поэтому пусть кто-нибудь другой раздувает огонь его неукротимой тяги к творчеству и театральности, а она даже не стала смеяться над ним, случайно застав его в единственной ванной комнате – дверь была полуоткрыта, она не нарушила никаких табу, – когда он красовался перед зеркалом, как павлин, который знает, что на него смотрят. Габриэль засмеялся первым, испустив принужденный смешок, быстро причесался и, небрежно пожав плечами, объяснил:
– Я сын итальянки. У нас в семье был культ прекрасного. Не беспокойся. Это чтобы произвести впечатление на других мужчин, а вовсе не на женщин. Одна из загадок Италии.
На ней был только легкий халат, который она впопыхах успела сунуть в чемоданчик, собираясь на уикенд. На нем одежды не было вовсе. В порыве желания он обнял ее. Инесса отстранилась.
– Извини, маэстро, ты думаешь, я здесь для того, чтобы спать с тобой?
– Ложись в спальне, пожалуйста.
– Нет, подойдет и диван в гостиной.
Инессе снилось, что все двери закрыты, а в доме полно пауков. Она хотела спастись бегством, но стены дома начали сочиться кровью и преградили ей путь. Бежать было некуда. Невидимые руки начали выстукивать на стенах мелодию – рат-тат-тат, рат-тат-тат… Она вспомнила, что совы едят мышей. Ей удалось вырваться из объятий сна, но она уже не могла отличить сон от яви. Она видела, как приближается к обрыву, видела свою тень на серебряном песке. Только сейчас эта тень смотрела на Инессу и приказывала ей бегом возвращаться в дом. Путь ее лежал через розарий, в котором зловещего вида маленькая девочка баюкала на руках мертвого зверька. Девочка посмотрела на Инессу и вдруг улыбнулась ей, обнажив прекрасные, но перепачканные кровью зубы. Инесса поняла, что мертвый зверек – это серебристая лиса, последнее творение Бога.
Когда Инесса проснулась, Габриэль Атлан-Феррара сидел рядом с ней и смотрел на нее.
– В темноте лучше думается, – сказал он нормальным голосом, таким нормальным, что голос казался искусственным и заранее отрепетированным. – Мальбранш мог писать только при задернутых шторах. Демокрит ослепил себя, чтобы стать истинным философом. Гомер смог увидеть море винного цвета только потому, что был слеп. И только слепой Мильтон смог узреть, как Адам, рожденный из грязи, обращается к Богу: верни меня в тот прах, из которого я появился на свет.
Габриэль пригладил черные непокорные брови.
– Никто не просил, чтобы его привели в этот мир, Инесса.
После скромного завтрака, состоявшего из яиц и колбасы, они вышли прогуляться к морю. На нем был неизменный пуловер с высоким воротом и бархатные брюки. Она надела костюм из плотной шерсти, а голову снова повязала шарфом. Габриэль начал шутить, говорить, что в этих местах великолепная охота; если приглядеться, различишь, как птицы с длинными клювами ходят по берегу в поисках пропитания, а дальше от моря увидишь красного тетерева, который ищет себе завтрак в вереске, или куропатку с красными лапками, или строгого стройного фазана; дикие утки и синие селезни… а я, подобно Дон Кихоту, могу тебе дать лишь «боль и страдание».
Габриэль попросил прощения за вчерашнее. Он хочет, чтобы она его поняла. Проблема любого артиста в том, что он иногда не может провести различие между нормальной обычной жизнью и творчеством, которое для него тоже обычно и нормально. Известно, что артист, ожидающий вдохновения, умирает в этом ожидании; он смотрит на тетеревов и в конце концов завтракает яичницей с колбасой. Для него же, для Габриэля Атлан-Феррара, вселенная живет каждую минуту, в каждый момент и в каждом предмете. От камня до звезды.