Точно такой же осенней порой было совершено его преступление. Вернулся из неудачно проведенного отпуска, взвинченный, обозленный на весь мир. И на Итальянской Террасе оскорбил, даже ударил человека. Оказалось, на Земле этого не было уже пятьдесят пять лет. Сел, сам заговорил — хотелось излиться — и сразу стал ненавидеть собеседника, спокойного и старавшегося его успокоить…
Гул со стороны становился все сильнее, но исчезал, когда Стван опускался в ложбинки.
Прошел дворами мимо детских площадок, вертолетных стоянок и через высокую подворотню на Итальянскую улицу.
Она кишела народом.
Тогда, десятилетие назад, спешили в основном на белковые поля. На всех площадях Мегаполиса сияли слова: «СПАСИБО, ЗВЕРИ!» С завершением пищевых комплексов стало возможным освободить животных от вечной дани человеку. Объявлен был конец охоте и животноводству, свинью планировали преобразовать обратно в кабана, быка — в буйвола.
А сейчас куда торопятся?
Чрево воздушки извергало толпу. Включены все конвейеры — четыре медленных, два быстрых По среднему большинство бегом — для спорта или потому что опаздывают.
Резко пахло электричеством, сухим маслом. (Правда, чтобы почувствовать, надо было как следует надышаться в восемнадцатом веке.) Ну, понятно — греется смазка в малых и мельчайших подшипниках, которых миллионы по всему устройству улицы.
Перекличка световых сигналов. Стрелы, круги, треугольники, показывающие, куда правильно. Очень тонкий, специально повышенный, чтобы пронзать обволакивающий гул, голос ближнего регулировщика: «Тридцать секунд на левых свободно…» Быстро бегущие строки световой газеты. Пониженный голос дальнего регулировщика. Глухой рокот конвейеров.
Стван по неподвижному тротуару шел к площади. Но в этот час и здесь тесно.
На него, с сединой в волосах, со шрамами на лице, оглядывались. Однако теперь уже не раздражали мгновенные оценки на ходу. Почему-то чувствовал себя крупным физически, почти громоздким, что, наверное, и соответствовало. Каким-то неуязвимым. Были большие надежды, большие потери, уже не участник полусекундных дуэлей взглядами. Знает про себя, успокоился.
Фонтаны, деревья, два розовых фламинго летят над фронтоном библиотеки. И тогда тоже здесь на улице подкармливали фламинго. Но в той, прежней жизни, неудовлетворенным одиночкой в Мегаполисе, он как-то не замечал мягкого очарования этого района. Магазинчики — у каждого свой стиль, крошечные кафе на три-четыре столика.
Рекламный плакат тео-фильма «Друг из субкультуры». Что-то такое видел очень давно… Возобновили.
Витрина инструментов. Скромный блеск темного металла, микронная точность сочленений — не те неуклюжие, что он с ребятами мастерил. Раньше тоже не обращал внимания на инструменты, а теперь технология стала родной. Так хочется взять в руку настоящий резак, взвесить в ладони холодноватую, полированную умную тяжесть. Но у него в кармане пусто, и неизвестно, когда что появится…
Со стороны воздушки приближалась женщина.
Шла, как праздник.
Круг внимания двигался с ней. Встречные мужчины провожали поворотом головы, женщины скашивали взгляд. А кто обгонял, тоже не мог не глянуть.
— Лизавета!
Не отдавая себе отчета, бросился к ней.
Она чуть задержалась, гордо-снисходительная.
— ?..
Сам сразу опомнился. Откуда? Ерунда!.. Не очень даже похожа. Только если чем-то общим. Неуловимым.
— Извините.
— Нет-нет, ничего.
Хотел отойти, но она остановила его нестеснительным рассматривающим взглядом. Уверенная в себе, сознающая, что и стоять-то с ней рядом — отличие.
— Простите, ошибся. — Стван совсем смешался, отступая.
Их обходили, оглядываясь.
— Вы Стван, — сказала она. — Вы из прошлого.
— Я?.. Да… То есть… ну да.
— Торопитесь?.. Проводите меня.
Пошел в обратном направлении, напряженный. С чувством, будто несет большую, очень хрупкую чашу. (О господи, откуда она-то знает!)
— Утром по радио сказали, вы, возможно, выступите в дискуссии.
— Я?!
— Ну да. «Одиночество — благодеяния и пытки». Вас упоминали даже в двух программах. Сначала в Мировой — что вы вернулись после десяти лет в прошлом. Потом Город про дискуссию, и что вас приглашают в экспедицию в меловой период.
Окончательно потерялся и стал.
— Меня?.. Упоминали?
Она улыбнулась.
— Пойдемте. — Взяла под руку. — Вас, естественно. Не меня же.