Что делать сбросившему усталость, свежему, когда впереди восемнадцать часов мрака? Еще, что ли, одолеть десяток километров? Пошел так, что левая нога в воде, правая на суше. Потом побежал — все равно тут наткнуться не на что. Вот уже километр позади, вот два…
Вдруг по щиколотку влетаю в воду обеими ногами. Что такое?
А ведь ни зги не видно.
Шагнул вперед — глубже. Поворачиваюсь на сто восемьдесят — еще глубже. Беру слегка вправо (здесь же, черт возьми, должен быть берег, с которого только что сошел!). Шаг, другой, вода поднимается до колен. Еще два шага, дно круто уходит вниз. Снова шагаю, дна нет. Понимаю, что так можно неизвестно куда уплыть. Лег в воде на спину, несколько осторожных гребков, опускаю ноги вниз. Слава богу, дно!
Вслепую бродил так полчаса. Лег на воду, бесконечно долго дожидался конца ночи. Нет окрестного мира. Не вижу, не ощущаю, не обоняю, не слышу. «Строгая сенсорная депривация» — так называется эксперимент, в ходе которого человека лишают всех пяти чувств.
На рассвете огляделся. Оказывается, в темноте последние метров пятьдесят бежал не по самому берегу, а по длинной отмели, отделившей от пустыни небольшой глубокий заливчик. Сахар, о котором часто вспоминал, предвкушая, как буду утром лакомиться, конечно, растаял.
До города, усталый, добирался трудно, подошел на закате. Возле башни с земли поднялась фигурка.
Сошлись.
Без предисловий Вьюра спросила:
— И что? — Вгляделась в мое лицо. — Нет, не надо. Поняла.
После моего сообщения ночью на совещании СОДа Крдж предложил завтра же собрать людей на митинг. Позвали активистов из соседнего дома, из башни, разделили город на районы, договорились, что обойдут все дома.
К середине дня около каменного возвышения на площади полукругом сошлось побольше десяти тысяч — пятая часть городского населения.
Тишина. День, и светло было, как днем. Но черный небосвод и огромное солнце над нами. Никто не отваживался посмотреть вверх.
На трибуну поднялся Крдж. Громко, разделяя слова, он сказал, что Совет Общественного Действия отчетливо понимает природу пугающих явлений в небе, что они вызваны выбросом в воздух сахарной пыли.
— Мы заверяем вас, — звучал его голос, — что завтра, именно завтра или, в самом крайнем случае, послезавтра там наверху тучи будут разогнаны ветрами. Мы увидим солнце таким, какое оно всегда было. Станет тепло, пауки и другие животные уберутся в пустыню.
Я стоял позади всех и видел, как зашевелились горожане, как стали переглядываться, отыскивая на лицах друг друга подтверждение своим неуверенным надеждам.
Кто-то крикнул:
— А еда! Букун?!
Толпа взроптала, гул прокатился по площади.
Крдж поднял руку.
— Мы верим, что машина восстановит себя. Но пока этого нет, мы должны питаться рыбой. Ее очень много за пределами городского берега. Кто сильнее, должны идти подальше на восток и на запад. Надо оставить ближние участки тем, кто совсем ослаб.
Опять зашевелилась, заговорила, закричала толпа.
— Почему сахар только детям? Мы тоже хотим есть!
— Сами объедаетесь там в Совете!
Жестикулировали, обращаясь друг к другу, размахивали руками.
Опять Крдж призвал площадь к молчанию.
— Члены Совета, поднимитесь сюда.
Семеро мужчин и пять женщин поднялись на трибуну. Толпа притихла.
— Члены Совета, разденьтесь!
Они так и сделали — женщины по пояс, мужчины догола. Толпа совсем стихла на мгновение, потом разом вздохнула. Стоящие на трибуне выглядели куда хуже тех, кто заполнял площадь. Потому что в отличие от других иакатов члены СОДа и Продовольственной Комиссии заготавливали и таскали сахар, выдавали его, ковали, пилили, строгали, бегали и ходили по разным поручениям, то есть работали все голодное время. Даже я был поражен видом своих коллег, особенно женщин. Мужчины вместе купались по утрам и как-то привыкли к тому, что все мы — кожа да кости. А женщин видели лишь одетыми. Да еще теперь эти наросты.
Вперед шагнула Вьюра, совсем нагая. Одни глаза были прежние. Плечи же, руки, ноги, которые я прекрасно помнил по острову и так часто себе представлял, — неузнаваемы.
Голос, правда, остался тот же.
— Иакаты! — Это прозвенело на всю площадь. — Да, многие из нас погибли и, может быть, кто-то еще погибнет. Но мы спасем наших детей. Они останутся живы, и в них мы пребудем. Машина уже исправляет себя. Если около башни приложить ухо к земле, слышен стук и ровная работа механизмов.