— При чем тут мой отец? Я с родителями уже больше десяти лет не живу, когда они уехали, отец только-только докторскую защитил. Вообще, ты какую-то чушь несешь. Не пара… Ты еще слово «мезальянс» вспомни.
— Короче, я на Светлану не претендую, и никто другой, по-моему, тоже: Шурик у нее на побегушках и рад этому, потому что понимает, что больше ничего ему не перепадет, Денька удовлетворился ролью автосервиса, наш Фриц тоже не в счет – его серенады Свете надоели, и он сам это наконец-то уяснил. Кончай заниматься всякими глупостями, поговори с ней напрямик, может, тоже вылечишься.
— Сомневаюсь… — Вадим перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку.
— Мне надоело слушать твое нытье, я пошел домой. Можешь напиваться, можешь вешаться, можешь со своего двенадцатого этажа прыгнуть, — Генка разозлился и ушел.
Медведев провалялся на своем диване почти до одиннадцати часов. В голову, казалось, кто-то залил целый чайник кипятка, и она угрожала лопнуть не только от малейшего движения, но и от любой мало-мальски связной мысли. «Нет, я больше так не могу, надо что-то делать, в конце концов», — он набрался смелости, решил извиниться перед Светланой и, превозмогая боль, достал мобильник.
— Да, — раздался в трубке усталый голос.
— Света, здравствуй, это Медведев.
— Я видела, от кого звонок, — в голосе Светланы появилось раздражение. — Что тебе нужно?
— Извини меня, пожалуйста, Светочка, я вчера вел себя, как подонок. Я… я не знаю, что на меня нашло… Я подлец и скотина…
— Что тебе еще нужно? — голос зазвенел от гнева.
— Только одно, чтобы ты меня простила… — Вадим хотел придумать какие-то слова, кроме этих, самых примитивных, но голова не работала, он ничего другого сказать не мог.
— У меня нет ни времени, ни малейшего желания с тобой разговаривать, я сейчас в клинике с Петровичем.
— Когда ты освободишься, когда с тобой можно будет поговорить?
— Никогда!!! Ты уже все сказал, и я очень сомневаюсь, что ты способен на что-то другое! — Вадим никогда не слышал в Светином голосе таких жестких нот. — И вообще, пошел бы ты туда, куда всех обычно посылаешь!
В трубке раздались короткие гудки. Медведев снова нажал вызов. Два длинных гудка сменились короткими. Он повторил вызов. «Абонент временно недоступен», — прозвучало в ответ. Тогда он трясущимися пальцами, все время попадая не на те кнопки, набрал: «Света, прости меня, пожалуйста!» Сообщение осталось недоставленным. Вадим долго сидел в оцепенении, глядя на дисплей мобильника, потом встал и пошел одеваться. Грязный комбинезон валялся в прихожей, обычная одежда осталась на работе; купленный несколько лет назад костюм стал до неприличия тесен, и надеть, кроме безобразно затрепанных джинсов, было нечего, оставалась только форма. Ее Медведев за весь прошедший год надевал лишь один раз – на церемонию открытия института. Он вытащил ее из шкафа и кинул на диван. Завязывая галстук непослушными пальцами, Вадим с омерзением разглядывал себя в зеркале. Он плохо понимал, зачем собрался на работу, но находиться дома не мог.
На улице Медведев тормознул машину и, не торгуясь, согласился с запрошенным до Горелова стольником. Дорога заняла полчаса, за это время он решил, что будет делать: «Подам рапорт. Пусть уволят… Я не смогу больше смотреть Свете, Петровичу, Генке в глаза… Я вообще не должен работать с людьми, тем более, командовать кем-то. Пойду вагоны разгружать… Мне только там место».
Проходя через проходную, Вадим заметил недоуменный взгляд охранника, который ни разу не видел его в форме. Подобные взгляды сопровождали его все время, пока он не добрался до кабинета и не заперся там. С отвращением посмотрев на компьютер, Медведев взял лист бумаги и начал писать. Примерно через полчаса перечитал написанное и пришел в ужас. Все слова, которые пришли ему в голову по дороге на работу и которые казались ему подходящими, убедительными, логичными, на бумаге выглядели нелепо, доводы были жалкими, а мысли убогими. Вадим скомкал лист, кинул его в мусорную корзину и попытался написать по-другому. Получилось еще хуже. Третья попытка провалилась в самом начале. Рука спазматически дергалась, выводя на бумаге жуткие каракули, и фразы получались такими же корявыми.
Медведев сыпанул в кружку побольше кофе и закурил, дожидаясь, пока закипит чайник. «Почти год не курил… Все бесполезно… Ничего не могу, ни на что не способен…» – в тяжелой голове ползали обрывки вялых мыслей. Кофе не помог, тяжесть не прошла, только сердце стало колотиться, как после хорошей пробежки, а в желудок, казалось, насыпали битого стекла. Вадим вытащил из корзины лист с первым вариантом и начал переписывать его заново, стараясь сдержать дрожь в руке.
К концу обеденного перерыва Медведев вошел в приемную.
— У себя? — поинтересовался у секретарши Раисы Николаевны.
Та молча кивнула в ответ и, как показалось Вадиму, осуждающе посмотрела на него.
Черепанов разговаривал по телефону. Увидев Медведева, он рукой показал ему: «Проходи, садись и подожди немного». Пока Вадим оглядывался назад, соображая, не лучше ли ему подождать за дверью, Черепанов закончил разговор.
— Что ты там мнешься? Иди сюда, — он показал на стул, стоявший напротив него.
Медведев сел и молча положил перед начальником исписанный лист.
— Это что? — подозрительно глядя на бумагу, спросил Николай Кронидович.
— Рапорт… — давать какие-либо объяснения не было ни моральных, ни физических сил.
— По поводу вчерашнего? Так, ну и что ты там понаписал? «Смиренный игумен Пафнутий руку приложил…» Компьютер на что дан? Не пользуемся, а начальник сиди, разбирай каракули! — Черепанов вытащил из футляра очки, надел их и со все возрастающим интересом начал изучать содержание. — М-м… Честь и достоинство офицера… Прелестно… Недопустимое… Что? Ах да, поведение. Однако почерк у тебя… Не считаю далее для себя возможным… Какой стиль!
Вадим почувствовал, что у него задергалось левое веко, и повернул голову так, чтобы начальник этого не заметил.
— Замечательно! Ты, оказывается, не только рисуешь! Продолжай в том же духе, и Нобелевская премия по литературе тебе обеспечена. — Черепанов снял очки и внимательнейшим образом стал разглядывать Медведева. — Данный опус я оставлю у себя, запру в сейф, а лет через сорок мои благодарные наследники продадут с аукциона за бешеные деньги автограф великого писателя. Что же подвигло тебя на сей вдохновенный труд?
У Вадима дергалось уже не только веко, но и щека.
— Ну-ка, родной, развернись ко мне. Забыл, что начальство нужно «есть глазами», а не с сторону коситься? Ах, у нас, оказывается, нервы разыгрались! Просто выпускница института благородных девиц! Кисейная барышня! Ты, смотри, тут в обморок не свались, а то у меня под рукой ни нашатыря нет, чтобы тебя в чувство приводить, ни валерьянки, ни каких-либо других средств для успокоения нервной системы. Впрочем, я смотрю, ты вчера стресс снимал с большим усердием. Вот с этим, — начальник щелкнул по бумаге ногтем, — не мог до завтрашнего дня дотерпеть? Обязательно нужно с похмелья вваливаться к начальнику с подобными глупостями? Хотя нет, зря я возмущаюсь, на здоровую голову такой шедевр ни за что не получился бы.
От души поиздевавшись над Вадимом подобным образом, Николай Кронидович перешел на сухой официальный тон:
— Медведевой придется объявить строгий выговор с предупреждением о неполном соотвествии, не справляется она со своими обязанностями. Подумаем, кем можно заменить ее; в отделе кадров пусть остается, я не против, но впредь к работе с группой я ее не допущу.
Вадим подскочил, как ужаленный:
— Светлана ни в чем не виновата!!! Это все я, с меня и спрашивайте!
— Не виновата? С тебя, говоришь, спрашивать. Хорошо, я как-нибудь на досуге обдумаю, что с тобой делать, — саркастически усмехнулся Черепанов и вдруг вполне дружелюбно спросил: — В отпуске сколько не был – два года или три?