— Теперь уж не засну, — вслух сказал он. Пока кофе закипал, он побрился, побрившись, выпил первую чашку и почувствовал себя гораздо лучше. Голова у него все еще болела, грудь все еще ломило, но он приходил в себя.
Четверть десятого. Эллис Уолтон появляется в своей конторе к одиннадцати часам, во всяком случае, так он говорит. Сегодня он придет в одиннадцать и будет ждать Янка Лукаса к этому часу.
«Я вас не тороплю, Янк, — сказал ему Эллис Уолтон. — По мне, пожалуйста, возьмите еще две недели отсрочки. Но Зена нужна вам не меньше, чем мне, а Зена согласна ждать до пятницы, не дольше. В пятницу вы даете мне переработанный третий акт, она забирает его, а дальше — как рассудят боги. Зена прочитывает все за субботу, дальше читает ее муженек и вносит свои грошовые поправки, а в воскресенье мы узнаем, кто получает Зену — мы или Дэвид Сэмон. В понедельник она подписывает контракт либо с нами, либо с Сэмоном. Зена мне говорила, что ей хочется работать со мной, но Сэмон в выгодном положении — установил тесный контакт с ее супругом. Этот Бэрри Пэйн ухитрился так ее окрутить, что она без него шагу не сделает. Через год дела, может, пойдут по-другому, но теперь все в руках Бэрри Пэйна. Я, наверно, требую от вас невозможного, Янк. Поднажмите и кончайте к пятнице, и даже тогда я не могу обещать вам Зену. Но пусть я буду сукиным сыном, игра стоит свеч».
«Что ж, попробую, — сказал Янк Лукас. — Я понимаю, что Зена значит для пьесы».
«Вот попомните мое слово: если в очередном номере „Таймса“ напечатают, что Зена подписала со мной контракт, моя контора превратится в сумасшедший дом. Театральные антрепренеры. Кинокомпании. И вы будете ставить свои условия. С актрисой такой марки, как Зена, пьеса может провалиться, только если это уж совсем дерьмо, а ваша вещь не дерьмо. Я целиком полагаюсь на вашу пьесу, Янк. Целиком. Там, где другой актрисе пришлось бы из кожи вон лезть, Зена Голлом в теперешней ее форме не подведет. Я не утверждаю, что она так уж хороша. Могу подметить в ней не один изъян. Четыре года назад она сидела у меня в конторе, вот тут, где вы сейчас сидите, и я подсунул ей маленькую рольку только потому, что мне стало жаль ее. И дал я ей всего-то сто семьдесят пять долларов в неделю, а мог бы дать еще меньше, но сжалился. Мы начинали в Бостоне, и дальше дело не пошло, но не по ее вине. Не по ее вине, надо отдать ей должное. Как только занавес пошел, эта простенькая бабенка с прелестной задницей становится подлинной артисткой. Три-четыре года назад она готова была спать с кем угодно, хоть с мулом. У нее на счету много было молодчиков, а я не принадлежал к их числу просто потому, что не хотел. Мог бы, но не хотел. Наверно, потому она теперь и решила работать со мной, и это единственный шанс в нашу пользу. Бэрри Пэйн не любит появляться с ней „У Сарди“, где чуть не каждый второй посматривает на нее с таким видом, что, мол, а, здрасте! Помните, как мы с вами… Думаете, Бэрри влюблен в нее? Упаси Боже! Просто Зена теперь солидный капитал, и он вовсе не желает, чтобы кто-нибудь подложил ему свинью — ни новые хахали, ни прежние, которым захотелось опять полакомиться. Вы последите за ним: ведь он никому не позволяет и близко подойти к этой Зене. Так и ходит с ней в обнимку. Придет время, и она, конечно, раскусит его, но пока что пощелкивает хлыстиком он».
«У меня нет ни гроша за душой, но если бы что было, я бы все выложил, лишь бы она сыграла в моей пьесе», — сказал Янк Лукас.
«Вот все из себя и выкладывайте до пятницы, Янк, и помните, друг мой: Бэрри Пэйн — дерьмо, вошь, но, если он решит, что ваша пьеса больше подходит для его целей, Дэвид Сэмон получит кукиш».
«А он что-нибудь понимает, этот ваш Бэрри Пэйн?» — спросил Янк Лукас.
«В этом ему, мерзавцу, отказать нельзя. Да. Что ей нужно, он понимает. Две пьесы — две бомбы. И обе по его выбору».
Это было во вторник, сегодня пятница. Вторник, среда, четверг — работа и кофе, минимум сна, опять кофе, опять работа и под конец такая усталость, что это чуть не стоило ему жизни. Неудавшаяся часть его пьесы валялась на полу спальни скомканными листами бумаги, но Янк Лукас знал, что и лучшая ее часть не удовлетворит Бэрри Пэйна, потому что она не удовлетворяет его самого. Он лез из кожи вон, чтобы угодить человеку, к которому не питал ничего, кроме презрения. Теперь, за два часа до срока, силы у него сдали. В одиннадцать придется позвонить Эллису Уолтону и сказать, что так работать он не может — он не может писать по заказу. Все то хорошее, что есть в пьесе, — это его, кровное. Третий акт плох, он и сам видел это еще до того, как другие заметили, но теперь им вертит бродвейская акула.