— Отречение, Бесстрашие, — начинаю я. — И Эрудиция…
— Три фракции? — Его брови взлетают вверх.
— Да. А что?
— Это слишком много, — поясняет он. — У каждого из нас был выбор в исследовании инициации Эрудитов, и мне достался тест моделирования, поэтому я многое знаю о том, как его создают. Очень трудно для человека получить два результата — программа это запрещает. Но три… я даже не уверен, что это возможно.
— Ну, администратору теста пришлось подменить результаты, — говорю я. — Она изменила ситуацию у автобуса, чтобы исключить Эрудитов.
Калеб опирается подбородком на кулак.
— Коррекция программы? — произносит он. — Очень интересно, откуда твой администратор знала, как это сделать? Обычно этому не учат.
Я хмурюсь. Тори была тату художником и добровольно принимала участие в тесте — откуда она знала, как менять результаты программы? Даже если она хорошо владела компьютером, это было всего лишь хобби, и я сомневаюсь, что этого было достаточно, чтобы играть с моделированием Эрудитов.
Потом что-то из нашего с ней разговора выплывает на поверхность. Мы с братом оба перешли из Эрудиции.
— Она была Эрудитом, — говорю я. — Изменила фракцию. Вероятно, это все объясняет.
— Не исключено, — отвечает Калеб, постукивая пальцами по щеке. Наши завтраки лежат между нами почти забытые. — Как это сказывается на химии твоего мозга? Или анатомии?
Я смеюсь.
— Я не знаю. Единственное, что я знаю, во время моделирования осознаю все и могу вытащить себя из него. А иногда оно даже не работает, как во время атаки.
— Как ты себя пробуждаешь? Что ты делаешь?
— Я… — Я пытаюсь вспомнить. Мне кажется, что это было давно, хотя последний раз был всего несколько недель назад. — Трудно сказать, моделирование в Бесстрашии должно заканчиваться сразу после того, как успокоишься. Но в одном из моих… том, где Тобиас понял, кто я… Я сделала что-то невозможное. Я разбила стекло, просто положив руку на него.
Выражение лица Калеба становится отсутствующим, будто он смотрит вдаль. Я знаю, что с ним ничего подобного на тестах никогда не случалось. Возможно, он думает о том, что я чувствовала или как это возможно. Мои щеки пылают: он анализирует мой мозг, как компьютер или машину.
— Эй, — говорю я. — Вернись.
— Извини, — произносит он, вновь обращая на меня внимание. — Это просто…
— Увлекательно. Да, я знаю. Ты всегда выглядишь, как будто кто-то высосал из тебя душу, когда тебя что-то завораживает.
Он смеется.
— Может, сменим тему? — предлагаю я. — Возможно, здесь и нет предателей Эрудитов или Бесстрашных, но я все еще чувствую себя неуютно, обсуждая это публично.
— Хорошо.
Он собирается уходить, но тут дверь столовой открывается и входит группа Отреченных. На них одежда Дружелюбных, как и на мне, но по ним, как и по мне, видно, какой фракции они принадлежат на самом деле. Они молчаливые, но не мрачные — они улыбаются проходящим мимо Дружелюбным, наклоняя головы, некоторые останавливаются, чтобы обменяться вежливыми фразами.
Сьюзен садится рядом с Калебом, она улыбается. Ее волосы собраны сзади в обычный пучок, но сияют они подобно золоту. Они с Калебом сидят намного ближе, чем сидели бы просто друзья, хотя и не касаются друг друга. Она качает головой, приветствуя меня.
— Извините, — начинает она. — Не помешала?
— Нет, — отвечает Калеб. — Как дела?
— Все хорошо. А у тебя?
Я как раз собираюсь сбежать отсюда, чтобы не участвовать в этом осторожном, вежливом разговоре Отреченных, когда в столовую входит Тобиас, он выглядит измотанным. Должно быть, работал на кухне сегодня утром в рамках нашего соглашения с Дружелюбными. Я должна работать в прачечных завтра.
— Что случилось? — спрашиваю я, когда он садится рядом со мной.
— Со своим желанием разрешить конфликты Дружелюбные, очевидно, забыли, что, вмешиваясь в чужие дела, можно спровоцировать инциденты и похлеще, — говорит Тобиас. — Если мы здесь задержимся, я кое-кого прибью и это будет не очень красиво.
Калеб и Сьюзен удивленно смотрят на него. Некоторые Дружелюбные за соседними столами замолкают, чтобы понять, о чем речь.
— Вы меня слышали, — кидает Тобиас им. Они все отворачиваются.