Я занял у швейцара пять франков.
Пять франков! Ночью я опорожнил свои карманы и оставил все, что у меня было, кассиру, — даже мои собственные деньги. С этими ста су я могу теперь спокойно выжидать событий.
Вот я и во дворе. На этот раз я без сабли и вхожу сюда, как в тюрьму.
Решетка запирается за мной по приказу коменданта. Вчера, во время сумятицы, я не видел его, но он вынырнул сейчас, когда я проиграл.
Оказывается, этот несчастный действительно думал, что я хотел расстрелять его.
И это — брат Виктора Нуара, тот самый, что принял меня у смертного одра, где лежало еще не остывшее тело его младшего брата? Это он выступает против меня, обвиняет и призывает к ответу перед караульными солдатами, солдатами батальона, которым командует бонапартист.
К счастью, здесь еще оставалось несколько наших — Бутлу со своими людьми. Они дремали, положив под голову ранцы, но проснулись от шума и заявили:
— Никто не посмеет арестовать Жака Вентра!
Луи Нуар постеснялся и не решился обратиться за помощью к бонапартисту, может быть близко стоящему ко дворцу в Отейле, — и меня отпустили.
Кроме этого неблагодарного сумасброда и молодцов, завтракавших со мной сегодня утром, все остались верны своему долгу. И когда я появился в зале, где они собрались, как на военный совет, меня встретили с распростертыми объятиями.
— Удирайте, да поскорее! Нам сообщили в канцелярии правительства, что готовится приказ о привлечении вас к суду.
Я вышел под охраной нескольких смелых товарищей, прикидываясь беззаботным и спокойным. За углом меня ожидал фиакр; кучер — один из наших.
Он стегает чуть не до крови свою клячу и галопом увозит меня все дальше и дальше от этой мэрии, откуда я выбрался почти чудом.
— Нн-о! Дохлая!..
Когда мы отъехали достаточно далеко, он щелкнул кнутом, попросил прощения у лошади и сказал мне:
— Фу, черт возьми!.. Ну, теперь поцелуемся!
XXII
Пассдуэ, мэр XIII округа, скрывал меня в течение трех дней.
На третий день я взял его бритву, сбрил бороду, подрезал баки, оставил только усы и эспаньолку и отправился к одному приятелю, не занимавшемуся политикой и предложившему мне удобное и надежное убежище в одном из мирных клерикальных кварталов. Там я смогу обмануть полицию и ускользнуть от военного суда.
Но собираются ли они арестовать нас?
К концу недели мне стала невтерпеж жизнь беглеца, прячущегося в своей дыре, и я возвратился в Ла-Кордери.
Если они намерены схватить нас, им стоит только поставить у входа своих агентов.
Они и в самом деле стоят там.
Значит, им известно, что я вернулся, что вернулись также и другие, кого преследуют за 31 октября и на кого они имеют право наложить лапу. Нас очень легко узнать, — так мало меняют нас обмотанные вокруг шеи кашне и маскарадные очки.
А между тем правительство не проявляет никаких признаков жизни и дает нам возможность раз по двадцать в день взбираться и сбегать вниз по лестнице Ла-Кордери.
Ла-Кордери стала своего рода форумом.
Она вооружает Революцию, составляет наказы для будущего восстания, — она могла бы спасти родину!.. Мне она — совсем недавно — спасла честь.
Это случилось в ту пору, когда я носил кепи с четырьмя галунами. Я был как-то на карауле в бастионе. Ко мне подходит один офицер.
— А вы знаете, какие носятся слухи? Утверждают, что в избирательной кампании против Жюля Симона вы были заодно с империей.
— Неужели смеют так говорить!
— Да, и во всеуслышанье!
Я бросаю свой батальон и быстро вскакиваю в первый попавшийся фиакр.
Да, об этом громко говорят в кафе, а вчера об этом кричали даже на народных собраниях.
Распространил этот слух креол Жермен Касс.
— А что, если для начала я разобью ему морду?..
— Успокойтесь, — говорит мне Бланки, — и не бейте ничего. Это — начало вашей популярности.
Популярности? Смеется он, что ли, надо мной?
Быть спокойным!.. Да не могу я! С пылающей головой, с сердцем, готовым разорваться от муки, с пересохшим горлом и блуждающим взглядом я несусь из одного квартала в другой. Бросаю экипаж, когда он задерживается на перекрестке, вбегаю как сумасшедший в дома, где живут друзья — члены моего бывшего комитета, — в которых я уверен, и кричу охрипшим голосом: «На помощь! На помощь!»
Я тащу их с собой; по дороге захватываю еще и других, кому известны моя полная нужды жизнь и мое мужество. И еще до захода солнца в Ла-Кордери согласились на мое требование о расследовании. На завтра назначено заседание восьмидесяти совместно с народными комитетами.