Огл нажал кнопку на подлокотнике.
– Пуля просвистела у виска, – сказал Коззано.
– Верно, – сказал Огл. – Это значит, что вы под атакой и лучше всего найти укрытие и защищаться.
– Понял, – сказал Коззано. – Следующий.
Огл нажал третью.
– Яблочный пирог, – сказал Коззано. – Который означает Американские Ценности.
Огл нажал третью.
– Ледяные кубики. Значит, я должен немного остыть.
Четвертую.
– Б-52. Сильная национальная оборона.
Они продолжали в этом духе несколько минут. На подлокотнике у Огла было несколько десятков клавиш.
– Аргус – это Коззано, – сказал Аарон.
– Верно, – сказал Зельдо. – Аргус – это мифологическое создание с сотней глаз. С помощью Огла и благодаря СОР-100, которые транслируют нам свои эмоции, Коззано становится новым Аргусом.
В первый раз Флойд Уэйн Вишняк не сразу сообразил, что означает тихая музыка с нотками патриотической меди. Он был уверен, что она исходит не из телевизора, по которому как раз шла программа про рыбалку. Через некоторое время он заметил красно-бело-синее мерцание. Его источник находился у него на запястье. Это были большущие часы, которые он носил за хорошие деньги. На их экранчике появился логотип: компьютерное изображение американского флага.
Наконец-то они принялись за работу. Он таскал проклятую штуковину уже две недели и не видел ничего, кроме возникавших пару раз тестовых таблиц. Он выключил телевизор – рыба все равно не клевала – открыл банку пива и сел смотреть.
Чейз Мерриам поглощал мятный джулеп и наслаждался прохладным ночным воздухом на лужайке шурина, когда его часы ожили. Он не слишком расстроился, потому что вечеринка все равно не задалась. Звуки музыки привлекли внимание нескольких гостей, и когда началась собственно программа, его уже окружали с полдюжины человек, которые приподнимались на цыпочки, в изумлении разглядывая часы.
– Это просто смешно, – сказал он. – Почему нельзя посмотреть то же самое по C-SPAN?
Доктор Хантер П. Лоуренс, эксперт широкого профиля, ведущий «Вашингтонского Электрического Стула» и Немезида Элеанор Ричмонд, был ветераном славных времен Кеннеди. Он ушел из Гарварда на должность помощника секретаря Департамента Культуры, на которой занимался «взаимодействием» с ЮСИА Эда Марроу{64}. Проработав на этом посту три года, он вернулся в Гарвард, где совмещал позиции преподавателя на Факультете Политологии и администратора в Школе Кеннеди. Он обладал элегантной потертостью профессионала с Сэвил Роу с легким намеком на перхоть на плечах темно-серого костюма в полоску. Седеющие волосы, подстриженные коротко, чтобы замаскировать их прогрессирующее отступление ото лба, сопротивлялись любым попыткам уложить их, и контровой свет превращал их в серебристые царапины на темно-синем фоне. По мере того, как студия заполнялась людьми, медиа-консультанты суетились вокруг своих кандидатов, а техники бегали туда-сюда, отрывисто лая в микрофоны, он сидел, скрестив ноги, в кресле и безучастно перелистывал какие-то бумаги.
В ходе нормальных дебатов билеты распределялись поровну между сторонниками всех трех кандидатов. Уильям Э. Коззано, однако, формально вообще являлся был кандидатом, несмотря даже на то, что народная стихия заставила внести его имя в бюллетени в сорока двух штатах. Президент Соединенных Штатов, следуя «стратегии розария», сегодня отсутствовал, хотя некоторые из его помощников уже кружили по конференц-залу, хватая журналистов за пуговицы и пытаясь интриговать. Единственным «настоящим» кандидатом был Нимрод Т. (Тип) Маклейн. Соответственно, солидное количество билетов получил его оргкомитет. Остальные места были доступны любому; однако с учетом того, что дебаты происходили в тридцати милях от Тасколы, в зале доминировали сторонники Коззано. Типу Маклейну сегодня предстояло спуститься в яму со львами – и именно в таких ситуациях он умел блеснуть наиболее ярко.
Большинство политиков являлись бездушными автоматами, заводными куклами; но эти двое, Коззано и Маклейн, были вполне способны удерживать свои позиции в интеллектуальной битве. Конфронтация обещала быть чертовски напряженной, и роль рефери и укротителя львов подходила доктору Хантеру П. Лоуренсу как нельзя лучше.
Когда доктор Лоуренс предавался этим приятным размышлениям, в наушнике раздался голос режиссера: «Одна минута до эфира». Лоуренс отложил бумаги, отхлебнул воды, откашлялся, не торопясь подошел к каждому из участников дебатов, чтобы тепло и крепко пожать им руки. В подобные моменты он сознательно отказывался от своей обычной манеры, которое некоторые чрезмерно честные коллеги называли «рыбьим поцелуем».