РЖ: А что такое мистика поэзии? Кроме того, что позволяет сложить паззл "я"?
В.П.: Может, это иллюзия точности, которую может дать только поэзия? Иллюзия единственно возможных слов. Есть известное определение, которое, кажется, Ларошфуко дал, нет, вру, неважно, — что поэзия это лучшие слова в лучшем порядке. На самом деле это определение прозы: лучшие слова в лучшем порядке. А поэзия — это единственные слова в единственном порядке. Причем они могут быть и худшими. Качественная оценка здесь не при чем. Единственность порядка — вот что важно. В этом и есть мистика. Возникает эффект последнего ответа. Последней точности. Обманный эффект, конечно. Последних ответов нет. Но поэзия мистифицирует этот эффект. Последний ответ — не человеческая вещь. Не наше это собачье дело. А в поэзии возникает иллюзия, что и человеку это дано. Дана возможность последней точности.
РЖ: А хотелось бы вообще вырваться из этой вот человеческой природы?
В.П.: Я знаю, что я из этого уже не вырвусь. Что таким монстром и буду уже. Старым телевизором.
РЖ: А если было бы возможно, кем бы хотелось быть? Человеком, бабочкой, ангелом, душой, никем?..
В.П.: Я выбираю. Сейчас. Да нет, человек — это нормально. Стрекозой — нет. Ангелом — нет. Еще мужчиной хорошо было бы побыть.
РЖ: А что там будет, новый опыт?
В.П.: Больше возможностей меняться. Мне кажется, им легче меняться, чем нам. Мы как-то по пояс в земле, а вы — по колено. На мое ощущение. Вам легче выдернуться. Нет?
РЖ: Нет, конечно. Это только кажется. Наоборот, женщина ближе к пониманию окружающего.
В.П.: Последовательнее, да? К природе ближе. Но ангелом все равно не хочется и стрекозой тоже.
РЖ: А ничем?
В.П.: Нет, это совсем плохо. Не надо. Нет.
РЖ: А где вас, Вера Павлова, больше всего? В стихах, в музыке, в одиночестве, в тишине, во сне, в желании?..
В.П.: Наверное, во всем перечисленном понемножку будет. А хотелось бы — в музыке. Но там очень страшно. Там настолько тонкая грань между реальностью и безумием, что мне в какой-то момент стало страшно. Я же до семнадцати лет музыку сочиняла. Причем настолько активно, что даже думала быть композитором. И мои педагоги так думали. А потом я почувствовала, что меня настолько захлестывает ее стихия, что я вот-вот сойду с ума. Я поняла, что "плыву" со страшной силой. Я испугалась. И капитулировала в поэзию. Захотелось на какую-то более твердую почву.
РЖ: А одиночество, страсть, сон — это тоже отдельные стихии?
В.П.: Нет, это все легко вписывается в стихи. Как, впрочем, и музыка вписывается в стихи. Я у кого-то прочитала, что обязательный признак настоящего поэта — двуязычие. Сначала я закомплексовала, потому что я толком не знаю иностранных языков. А потом поняла: ребята, я — двуязычна. Я нотную грамоту знаю. У меня есть второй язык. И успокоилась.
РЖ: Умеете читать партитуры?
В.П.: Да, могу глазами читать ноты. И, кстати, чтение стихов — это и есть чтение нот глазами. Это к вопросу о том, нужно ли читать свои стихи вслух. Кто же, читая ноты, будет чего-то там напевать отдельными и приблизительными голосами, когда он слышит всю партитуру целиком?
РЖ: А не страшно недоразумений при восприятии другими этого вашего внутреннего?
В.П.: А чего мне страшиться? Я же не для людей пишу.
РЖ: Но читаете ведь вслух?
В.П.: Читаю, когда просят. Решив когда-то никому не отказывать, надо быть последовательной.
РЖ: Но в этом внешнем чтении вслух тоже есть какая-то часть внутреннего звучания?
В.П.: Да нет, скорее слушатель пытается совместить стихи с моим обликом. Это другое. На другое смотрят.
РЖ: Какова тогда та тишина, из которой выходят ваши стихи?
В.П.: Это очень тревожная такая тишина. В ней много всяких звуков. Ведь есть тишина и есть безмолвие, да? Тишина наполнена звуками, которые готовы перейти в речь. Даже какой-то шум листьев готов перейти в речь. А есть — безмолвие, в котором даже речь звучит, как тишина. Вот из первой тишины — стихи. А другая тишина наступает после стихов. Чего я сейчас сказала?
РЖ: Не знаю, потом прочтем. Мы же говорим на внешнем языке, а стихи возникают на внутреннем…
В.П.: Да, поэтому у нас мало шансов сговориться. Потому что мы говорим о том, о чем и не надо бы говорить. В чем и заключается противоречие интервью как жанра. Почему я, в общем-то, и зареклась в свое время давать интервью. В книге та точность, которая выстрадана. Моя предельная точность. В интервью я ее никак не могу достичь. В интервью сразу идешь на приблизительность, которая для меня мучительна. Интервью для меня — это отступление. Только для вас.
РЖ: А в чем разница между стихами и дневником? Там с кем идет разговор?