Л.П. А как насчет тех случаев, когда автор и его лирический герой — разнополы?
В.П. Да, такое случается. Я даже когда-то хотела составить сборник из таких текстов, под каким-нибудь эффектным названием вроде «Сон андрогина» или «День трансвестиции». Самое удивительное, что пол проявляет себя даже тогда, когда поэт примеряет маску другого пола. Вот, скажем, четыре строчки Ахматовой: «Нет, сказавший, что сердце из камня,/ Знал наверно: оно из огня. // Никогда не пойму, ты близка мне / Или просто любила меня». Не сумею объяснить, почему, но мужчина просто не мог бы этого написать!
Л.П. А почему в истории литературы больше мужчин, чем женщин? Это что, такая специальная мужская профессия, вроде генерала или водителя грузовика?
В.П.Чисто мужская профессия, как сказано в одном моем стишке, одна на свете — палач. А если говорить серьезно, то сказанное тобой верно только вплоть до конца девятнадцатого века. В двадцатом веке ситуация совершенно изменилась. Если составить список успешных, печатаемых, читаемых стихотворцев наших дней, то поэтесс в нем окажется едва ли не больше, чем поэтов. И это не случайно. Женщины молчали столько веков! Сколько накопилось невысказанного! И какого важного и интересного для всех! Представь, что заговорили бы собаки. Или рыбы. Курицы даже. А тут — добрая половина человечества!
Л.П. И все-таки: насколько для тебя важно, что ты — женщина?
В.П. Да важнее всего! Когда я оглядываюсь на свою жизнь, я понимаю, что все самое яркое, острое, запоминающееся, что произошло со мной, было связано с полом. Первая любовь, вторая первая любовь, потому что всякая любовь — первая, особенно — последняя… Первый лифчик, первый эксгибиционист, первая кровь, первый поцелуй… Незаживающие, вечно длящиеся мгновения. Которые жгли так нестерпимо, что в двенадцать лет я начала вести дневник. И записывала в него все, кроме того, что действительно меня мучило. Потому что для этого не было слов. И только когда я начала писать стихи, открылась удивительная и захватывающая возможность говорить об этом. Ты ведь знаешь, как я начала писать? В роддоме. Когда родила Наташу. Стихи пришли одновременно с молоком. И сразу были — моими. Я одновременно научилась рожать и писать. И отличать живорожденные стихи от придуманных. Я недавно написала об этом:
Л.П. А с мужчинами тебе есть о чём говорить? Тебе никогда не хотелось быть мужчиной?
В.П. Нет, ни за что! Мне так нравится быть женщиной! А помнишь, как в дошкольном возрасте на вопрос, хочешь ли ты быть мальчиком, ты ответила: «Нет. Хотя, если бы дней было в два раза больше, то я хотела бы быть три дня девочкой, три дня мальчиком». «А в воскресенье?» — спросила я. «А в воскресенье я дома». Но я хотела бы быть женщиной, даже если дней было бы в десять раза больше! Я иногда смотрю на себя в зеркало, думаю: «Вот женщина, которую любит мой любимый», — и сама себе завидую. И ревную. И вспоминаю, как мой любимый сказал однажды: «Хотел бы я хотя бы на минутку побыть тобой, чтобы понять, каково это — быть такой любимой».
Л.П. В таком случае, поговорим о любви: что больше вдохновляет, счастливая любовь или несчастная? В каком состоянии лучше пишется: когда все хорошо или когда все плохо?
В.П. Поэт никогда не задал бы такого вопроса! Когда человек понимает, что он — поэт, что он обречен на стихи (потому что поэт — это не профессия, это приговор, это диагноз, это зависимость, подобная наркотической), все в его жизни переворачивается. Дилетант говорит: «Я пишу стихи, когда мне плохо, а когда хорошо — не пишу». Поэт говорит: «Мне хорошо, если я пишу, и плохо, если не пишу». У меня есть строчки: «Счастье — это горе, которому / удалось придать совершенную форму».
Л.П. Но ты так ничего и не сказала о счастливой и несчастной любви.
В.П. Настоящая любовь — всегда счастливая, независимо от того, разделена она или нет. Счастливая, потому что заставляет любящего чувствовать себя живым. А это и есть счастье. Мы ведь то и дело проваливаемся в смерть, тонем в ней. Вынырнем, глотнем жизни — и опять под воду. А когда мы любим, мы как будто вынырнули, легли на спину и дышим-дышим-дышим… А солнце светит-светит-светит… А море держит-держит-держит… Даже если тебя не любят в ответ.
Я — мудрая дура. Мне хватает мудрости понять, какая я дура, и глупости — считать это мудростью.