Вы говорили, что вы — человек неверующий, но вас разве не в католичестве воспитали?
Да, и я раньше ходил на католические мессы, хоть и не по своей воле… Когда я умирал, позвали священника — соборовать меня. Он сказал: «В заявлении у вас написано, что вы католик». А вы знаете, когда умираешь, не очень побеседуешь. Я ответил: «Отец, мне просто не хотелось, чтобы меня спрашивали, что такое „агностик“. Запишите „католик“, нормально звучит. На самом деле никакой я не католик, мне все равно». Он нагнулся ко мне поближе и говорит: «Сын мой, однажды католик — всегда католик». Я говорю: «О нет, отец, это неправда! Уйдите, пожалуйста, и дайте мне помереть спокойно».
Вы боитесь умирать?
Кто — я? Ну уж нет! Я так близко к смерти подходил пару раз, что не боюсь. Когда к ней так близко, тебе, пожалуй, даже хорошо. Ты просто такой: «Ну ладно, ладно». Особенно, по-моему, если в Бога не веришь, тебя не волнует, куда попадешь — в рай или ад, и ты просто отбрасываешь все, чем занимался. Грядет какая-то перемена, новое кино покажут, поэтому, что бы там ни было, ты говоришь: «Ладно». Когда мне было тридцать пять, меня в больнице объявили покойником. А я не умер. Я вышел из больницы — причем мне велели никогда больше не пить, или я точно умру, — и прямым ходом отправился в бар, где и выпил пива. Нет, два пива!
Что это было? Вызов жизни?
Нет, то был вызов всем, кто тебе лжет. Смерть — это хорошо, смерть не бывает хорошей или плохой. Знаете, как говорят: «самое дальнее путешествие». Жить с тем, с кем тебе жить не нравится, гораздо хуже смерти. Вкалывать по восемь часов на работе, которую ненавидишь, хуже смерти.
Я слышала, вас преподают в каких-то университетах — учатся по вашим книгам: по стихам, по «Мастаку». Как вы к этому относитесь?
Мне от этого не очень хорошо. Это значит, что проходить тебя в школе безопасно. Если так говорят, я, наверно, посильнее нажму на газ. Я не хочу, чтоб меня догоняли, — мне хочется, чтобы между мной и ими оставалась большая дистанция.
Вы время от времени ездите по университетам или изредка устраиваете чтения. А каждый день чем занимаетесь?
Встаю, еду на бега, возвращаюсь усталый — слишком устаю, печатать уже не могу. Потом из магазина возвращается Линда, тоже усталая, и мы просто сидим. Я говорю: «Ну что, можно и выпить!» После ужина она сводит цифры по своей лавке, а я иду наверх, сажусь писать — каждый день одно и то же. Если вы спросите, по-прежнему ли я хорошо пишу, — да, по-прежнему хорошо.
Стало быть, ипподром — единственное, что осталось от того прежнего мира, который вы описывали.
Иными словами, вы хотите сказать, что я теперь на ипподроме, а больше не на улицах, поэтому вас беспокоит моя душа? Что, по-вашему, изменилось? Живу в большом доме, езжу на красивой машине?
Мне кажется, это большая разница. Просыпаться утром и в кои-то веки знать, чем платить за жилье.
Да какая там разница? Тот, у кого нет, промотает всё на роскошества; тот, у кого есть, будет продолжать. Если вы оглянетесь на то, что я написал с 1979 года, сами увидите, провалился я или мне все удалось. Моя догадка — удалось. Но удача моя в том, что все произошло чересчур и слишком поздно, и я думаю… если я недостаточно мудр, чтобы понимать такое в шестьдесят лет, я знаю очень мало. Если я знаю очень мало, так мне и надо, — поглядим.
Чарльз Буковски о Чарльзе Буковски
Написано Джеральду Локлину. 1982–1983
«Charles Bukowski on Charles Bukowski As Written to Gerald Locklin», Home Planet News, Vol. 3, No. 4, Issue 14, Winter 1982–1983, p. 9.
С Буковски мне иногда везет — мы переписываемся. Обычно о том, что кто-то хочет его увидеть, — и письма у него всегда прекрасны. В общем, я подумал: пускай сядет, нальет себе стакан и напишет мне побольше — вроде как интервью у себя возьмет. Я ему объяснил, мол, пытаюсь тут рассказать, что и как пишут на Западном побережье, обрисовал «Хоум плэнет», предложил несколько тем, но ничем не ограничивал. Мне не хотелось брать у него формальное интервью, потому что нам обоим это отвратительно, а кроме того, в последнее время у него уже несколько интервью брали, и все оказались, так или иначе, плохи. Ну, вот вам результат. Мне нравится.