— Каковы ваши вкусы в других областях — поэзии, живописи?..
— Я читаю много поэтов, от Гюго до Жарри и от Жана де ла Виля де Мирмона до Любека. Что касается романистов, то мне в основном нравятся зарубежные, возможно, из любви к экзотике.
В этот момент в просторной комнате, где мы находимся, комнате, стены которой сплошь покрыты книгами, к нам присоединяется мадам Карсак — пардон, мадам Борд. И мадам Борд (как и ее супруг, она очень известный археолог), лаская домашнего питомца, кошечку Нану, ласково перебивает мужа, чтобы признаться мне с улыбкой:
— Коллеги моего мужа по университету крайне удивлены тем, что столь серьезный и известный господин пишет научную фантастику!
И Франсис Карсак рассказывает по этому поводу такой анекдот:
— Когда в 1956 году я приехал в Бордо, то у меня уже были написаны три или четыре романа. Как-то раз один химик случайно узнал, что я и есть Франсис Карсак. И тут же мне признался, что написал продолжение «Робинзонов космоса». Он дал мне почитать роман — великолепная, скажу вам, вещь! История начинается через семьдесят лет после окончания моей…
Затем, без какого-либо перехода, он подхватывает нить разговора:
— Что касается моих любимых художников, то среди них нет ни одного, кто рисовал бы «странное»: в этой области искусства у меня крайне классические взгляды! Из числа тех, в чьем творчестве имеются фантастические мотивы, полагаю, разве что Гойя «мог бы». Но он не обладает талантом Микеланджело.
— Что вы думаете о фанзинах?
— Я мало их получаю, и мне некогда их читать. Но я знаю, что они являют собой нечто великолепное — «испытательный стенд», если можно так выразиться. Именно в фанзинах впервые публиковались некоторые знаменитые американские фантасты.
— А как вам «Фиксьон»?
— Мне не нравятся его обложки! Данный журнал мне не особенно интересен: лучшие рассказы в нем — это американские тексты, почти все из которых я уже читал прежде в оригинале. Что до французов, то они проявляют не слишком много усилий для того, чтобы написать что-нибудь действительно стоящее. Хеннеберг был талантлив, но допускал крайне серьезные промашки: написал, к примеру, что Землю видно на расстоянии в пятьдесят световых лет! Не менее талантлив и Жерар Клейн, но он меня раздражает — старается подражать Брэдбери, до которого ему далеко!
Вскоре Франсис Карсак переходит в долгую и крайне яростную атаку на «Планету», журнал, который он безмерно ненавидит: в нем полно, по его словам, лживой пропаганды. Распаляясь все больше и больше, он дает мне почитать статьи с критикой в адрес «Планеты», написанные Повелем и Бержье. На добрые полчаса разговор уходит в сторону, оставаясь, тем не менее, весьма захватывающим! В конечном счете я у него спрашиваю:
— А что вы скажете об обычной фантастике? Нравится ли она вам в той же мере, что и фантастика научная?
— Фантастика мне нравится, но она не терпит посредственности. Особенно меня привлекают истории о соглашениях с Дьяволом… Истории о вампирах? Не могу в них поверить, как-то не получается у меня «сыграть в эту игру». К тому же в научной фантастике я уже прочертил определенные границы. Но я люблю сказки о феях.
— В своих романах вы нередко касаетесь вопроса религии? Вы верующий?
— Вот мне нет веры, но я не отрицаю возможность существования какого-либо Бога.
— Мог ли бы герой романа «Наша родина — космос» вновь обрести умиротворение, продлив свое пребывание у паломников?
— Этот роман — во многом этнографический. В самом начале истории его главный герой — «добрый фашист». Затем он попадает в мир анархистов, в котором не имеет корней. Что же до его интеграции в общество паломников, то он этого и не хочет, и не может. Примерно с такой же проблемой, вероятно, сталкивались и некоторые честные нацисты.