Единственное, что мне оставалось на выходные, — это смена постельного белья каждое воскресенье, поэтому вечером, после долгого горячего душа или ванной, сделав маникюр, педикюр и процедуры по уходу за лицом, поужинав экстравагантными блюдами, которые я сама себе готовила, почитав или посмотрев фильм, я могла скользнуть в прохладные, чистые простыни.
Для человека, жаждущего порядка, такой график был подобен нирване. Единственной рутиной на выходные была уборка стойла субботним утром, а потом я была свободна.
Свободна быть хаотичной.
Свободна возиться с растениями и травами, а летом с цветами.
Свободна печь хлеб, варить желе и готовить ароматизированные водки и джины.
Свободна отправиться в город и бродить по торговому центру или по улочке с магазинами, пообедать в приятном месте или побаловать себя вкусным ужином.
Свободна устроить себе длительные воскресные процедуры по уходу за лицом, — единственное, что мама планировала и настаивала, чтобы мы, девочки (если сама была не на работе), делали, говоря: «О чем и следует беспокоиться в этой жизни, мои прекрасные королевы, так это о своей коже».
Она делала нам маски для лица из овсянки, меда, пыльцы и авокадо, на которые, безусловно, тщательно экономила, чтобы позволить себе.
Но мы устраивали вечера ухода за лицом для девочек каждое воскресенье, когда у мамы был выходной, и в тех редких случаях, когда у мамы появлялось немного лишних денег, и мы могли позволить себе бутылочку лака для ногтей после того, как у нас заканчивался предыдущий, мы также делали маникюр и педикюр.
Мама умерла в возрасте сорока шести лет, но вместо того, чтобы в сорок шесть, выглядеть на свой возраст, она выглядела на тридцать, пока боль и яд не состарили и не иссушили ее.
Она была прекрасна.
Вот почему ее парню в то время было тридцать два.
Мне стало интересно, сколько лет Джонни.
Возможно, на этот вопрос он ответит завтра вечером.
Я зашла в конюшню. Собаки принялись бродить и обнюхивать помещение, будто никогда не бывали здесь раньше, когда приходили сюда каждый день. Я удостоверилась, что заперла за собой ворота, и направилась к стойлу Серенгети, чтобы выпустить ее ненадолго погулять по пастбищу, а затем нажала дозвон, чтобы связаться с Дианной.
— Иззи? — ответила она.
— Привет, я дома.
— Хорошо… как ты?
Как я?
Помимо поведения Джонни, которое объяснялось печальным фактом, что сегодня была годовщина смерти его отца, и, не говоря уже о том, что после того, как мы в последний раз занимались сексом, он не проявил ни капли нежности (вообще, если не считать того, что усадил меня на столешницу, что я, вроде как, посчитала за нежность), — кроме приятного, долгого и восхитительного поцелуя возле моей машины — я была в порядке, тем более, завтра вечером он собирался прийти на ужин.
— Я в порядке, — подтвердила я, открывая стойло Серенгети и заходя внутрь, я погладила ее по морде, в то время как она задвигала ноздрями, чтобы понюхать мою шею и разметать дыханием мои волосы.
— Проклятье, — пробормотала Дианна.
Моя рука на Серенгети остановилась, и я сосредоточилась на Дианне.
— Что? — спросила я.
— Проклятье, — повторила она.
— Почему ты повторяешь «проклятье»?
— Ну, Джонни Гэмбл — это Джонни Гэмбл.
Одна конкретная область в моей груди сжалась от того, как она передала эту очевидную, но все еще сбивающую с толку информацию.
— И что это должно означать? — надавила я.
— Он Джонни Гэмбл из «Автомастерских Гэмбла». Он тебе это сказал?
Нет, он мне этого не говорил.
И вдруг мне стало неловко из-за того, что мне не нравилось все это время.
Но сейчас стало еще хуже, так как Дианна знала о мужчине, с которым я переспала, больше меня.
Серенгети начинала нервничать, поэтому я подтолкнула ее к выходу из стойла, и, оказавшись в проходе, она выбежала из открытого отсека позади на пастбище.
Я перешла к Амаретто, сообщая Дианне:
— Нет, он мне этого не говорил. В смысле, мы разговаривали, но также занимались другими вещами. — Я позволила невысказанным словам повиснуть в воздухе, прежде чем продолжить: — Я не знаю, что такое «Автомастерские Гэмбла».