- Иди тачки глянь. На чём поедем.
- Видел. К нам на таких нельзя, - ответил Хонсай.
- Это почему же?
- Батя сожжет. Как увидит, так сразу и сожжёт. Он роскошные вещи терпеть не может. Всё серенькое должно быть или чёрненькое. Край - беленькое, и чуть-чуть зелёненького, по подолу. Если на обшлагах, то синенькое, но лучше коричневое, немаркое. От роскоши, грит, гордыня распухает, оттого Господь посылает нам разные кары. Сожжёт, как пить дать сожжет.
- Ладно, не сцы. Придумаем что-нибудь. Нам бы только отсюда вырваться, а там... Ладно. Я пойду дом проведаю, посмотрю, мож чё путнее найду. Ты стволы брать будешь? Только пока под них патронов нет.
Шкафчики, комодики и серванты были заставлены какой-то форменной ерундой - фаянсовыми фигурками каких-то крестьянок, девочек играющих с шарами, мальчиков, играющих с собачками. Кошечками, слониками и птичками, тарелочками с рисунками. А на стенах? На стенах висели какие-то картинки, основной ценностью которых, однозначно, были рамы. Настоящие картинки Барго видел, у них в котельной лежит пачка журналов, жаль, уже засаленных, вот там да, там картинки. Он парочку даже вырезал, на стену повесил, тешить своё чувство прекрасного. Барго сплюнул. Это ж надо ж докатиться до такого, чтобы всякий хлам выставлять на видное место. У них, у богатеньких, точно что-то не в порядке было с восприятием действительности.
Прошёл дальше, вот это спальня, вот это нам по нраву. Постель, что твой стадион, а подушек, а подушек! И всё бельё с кружавчиками, и покрывало необыкновенной красоты, с розами и пионами. Грабить не хотелось. Не могла у Барго подняться рука на то, чтобы бомбить целое, пригодное для жизни помещение. И никогда не понимал он тех мародёров, которые если что не утащат, но порушат обязательно. И сверху насрут ещё. Этого он не понимал, никак. Может, ведь может же случиться, что собаки вымрут в конце концов, приедут сюда люди, жисть наладят. И, наконец, может же и Барго приезжать сюда, чувствовать себя нуворишем с улицы Перле, разбогатевшим внезапно и непомерно? И будет пользоваться этой роскошью, гори синим огнём та гордыня. Если на эту кровать положить тёлку, да вот с такими сиськами... Барго на секунду представил себе эту заманчивую картину. Вздохнул. На тёлок всегда требовались деньги, и, почему-то, на простых давалок их уходило гораздо больше, чем на честных проституток. Но доступные Барго сцыкухи из соседнего блока и эта кровать никак не соответствовали друг другу. Вопиюще дисгармонировали, и парень, не зная ничего ни о гармонии, ни о соответствии формы и содержания, интуитивно понимал, что к чему стоит прикладывать, а что нет.
А комоды были полны чудного качества постельного белья. Надо будет себе хоть простыни приличные домой взять. А те что-то потрепались. То, что называл своими простынями, давным-давно превратилось в серые тряпки с махровыми углами, которые даже толком и не отстирывались. Мама, когда была жива, как-то ещё кипятила их, но Барго было не до этого. И так сойдет. Что машинка настирала и то хорошо.
Соседняя комната оказалась тоже спальней, но из-за битых окон, внутри не сохранилось толком ничего. Кровать, такая же по объёму, просела под собственным весом, превратившись в безобразную груду сгнившего тряпья и досок. Зеркало мутно пялилось в мир облезлой амальгамой, туалетный столик держался за стену. Шкафчики и комодики стояли на своих ногах, но стоило только Барго прикоснуться к одному из них, как он тут же превратился в труху. На полу блеснули искры, это из уцелевшей шкатулки рассыпались драгоценности. Барго встал на колени, ради такого дела стоило пошарить по полу. Он пересеял дрожащими руками весь мусор на полу, до пылинки, до щепочки. И наскрёб два полных, удивительной красоты гарнитура из рубинов и бриллиантов, а к ним - серьги, кольца и ещё целую горсть цепочек и подвесок. Сама шкатулка из неизвестной породы дерева, была красива своей, особенной красотой, с искусно вырезанными переплетающимися узорами. Она вообще-то когда-то стоила примерно столько же, сколько и хранившиеся в ней драгоценности, но Барго этого знать не мог. Оттого и сохранилась, что дерево, из которого она сделана, не гниёт и практически не горит. Он сложил всё добытое в неё, полюбовался на игру света в камнях. Всплыло почти позабытое слово "фамильные". Которые когда-то, ещё в прошлой жизни, мама, тайком от папы, продала во время болезни сестры. Ох и скандал же был! Захлопнул, запер на тут же нашедшийся ключик на цепочке. Ключ повесил на шею. Пожалуй, говорить Хонсаю о находке не стоит.
Глава 6
Магеллан Атын, в миру Вольдемар Абызович. Лечит больного, разговаривает со здоровым.