Барго записывался на все курсы, на которые успевал по времени. Помимо полезных знаний, за каждый сданный зачёт падала денежка, хоть маленькая, но всё равно. "Таньгушка тугрик бережёт", - всегда говорил его дед, и Барго в полной мере начал понимать смысл дедовых мутных пословиц только в армии. Ученье свет, а неучёных - тьма. Многие солдаты вообще прохладно относились к службе, для них три года были всего лишь досадным перерывом в красивой гражданской жизни, у кого вынужденно, у кого добровольно. И нифига не доходили до них речи командира роты: "Бараны, вас здесь забесплатно учат, а на гражданке за это же заплатите деньги". Но, похоже, тем парням и на гражданке никакие курсы никуда не упали. Там их ждала привычная политура и клёвые тёлки. Один год Барго просидел в оружейной мастерской, один год - у связистов, и так походил на занятия. Получил корочки сварщика, помощника механика по ремонту тяжёлой техники, взрывника, да и так, по мелочи, натаскался. Никакие знания не бывают лишними - это тоже из закромов высокой мудрости его предков. Заодно узнал назначение многих вещей, что лежали у него в подвале. И которые, при правильном применении, могут сильно облегчить жизнь простого парня.
Ещё Барго запомнил случай, когда после суточного наряда по парку, увидел за ограждением части почти вросшие в землю вагоны на колёсных шасси. Стал спрашивать у всех, что же там такое? Ответил старый дед, из тех, что, казалось, живут при части вечно. "Это, - сказал он, - КШМ первой волны вторжения. Разукомплектовали за ненадобностью". В голосе старика сквозила горечь. Однако, как Барго узнал позже, одну машину всё-таки затащили в парк на восстановление.
Перед дембелем Барго уже дослужился до кабель-кондуктора, ему предлагали остаться на сверхсрочную и пойти на курсы унтер-офицеров. Барго даже написал рапорт, но умерла мать, и он срочно отбыл домой. По приезду в город он понял, что армия изменила всю его жизнь. Прежнего, уютного и понятного города для него уже не стало. Новым взглядом он смотрел на обветшавшие дома, чахлые деревья и мусор по закоулкам. Даже жители теперь ему казались серыми и унылыми. В тот же момент Барго решил, что здесь он жить больше не хочет.
- А как там, в армии? - спросил Хонсай
- Нормально, - улыбнулся Барго, - главное, не терять присутствия духа. Давай себе заварим господского чайку.
- Ты чёнить нашёл путнее? Не?
- Нет. Только у нас с тобой, может быть, разные понятии о путнем. Стволы поделим, тут без базара. А остальное наверху - тряпки, книги и пойло. На чердаке четыре пулемёта калибра 75, но гнилые, походу. Ща ещё пошарюсь, подвал позырю, мож и будет что-нибудь. Хотя вряд ли. Всё соржавело, наверное. Ты заметь, в доме, где окна-двери целые, всё сохранилось, как вчера хозяева ушли, а где битые - там всё погнило.
- Красивая усадьба. Нам бы такую.
- И что мешает?
- То и мешает. С батей курятник строили, так стены делали в полторы сажени, вместо окон - амбразуры, а на крыше пушка противотанковая. И так во всём.
- Ну да. У вас специфика, это так.
Барго вспомнил, как у Крекиса стоят хозпостройки и догадался, что хитрый хуторянин всё делал из расчёта обороны дома. А сходу-то и не допрёшь. А у них иной раз случается, да. Есть ещё желающие проверить на прочность одинокий хутор. Чужие грабли-то никому не указ, а отряды Легиона не везде успевают.
Хонсай продолжил возню с садиком. Ему осталось обкопать ещё три дерева, пролить удобрениями и на этом видимая часть работы заканчивалась.
Барго пошёл шерстить первый этаж. Со стороны фасада, так же всё бито-перебито. Он для очистки совести покопался в каких-то неопрятных кучах. Мерзость, не стоило и мараться.
С тыльной части здания, в бывшей столовой нашёлся громадный буфет, с аккуратно разложенными в ящиках серебряными ложками, ножами и вилками. Второй шкаф забит красивой посудой в невероятном количестве. Дома у Барго четыре фаянсовые тарелки, и он считал, что и это слишком много. И вообще, лучше всего есть со сковородки. А ещё в буфетах - рюмки, бокалы, стаканы и прочая белиберда, типа салфеток. Роскошь, одним словом. Серебро можно было бы пристроить в хорошие руки, но внутри Барго что-то вопило: "Нельзя, нельзя! Это моё! И оно хорошо только в целом виде".