Я сидела над ней, пытаясь что-то сказать, но спазм каждый раз сжимал горло и я хватала её за руку. Мы обе понимали, что сделать ничего нельзя. Что сломанные ребра и пробитые легкие это смертныый приговор. Даже при наличии врачей и лекарств. Но здесь этого не было. Не придумали, не изобрели. И в этом было, пожалуй, самое страшное, в ощущении беспомощности и невозможности повлиять на ситуацию. А Анея, тем не менее, улыбалась и успокаивающе поглаживала меня ладонью. Мне же хотелось от этого спокойствия на стену лезть.
Так продолжалось до тех пор, пока в комнату не пришел стряпчий, предусмотрительно вызванный хозяином постоялого двора.
– Я мэтр Ист Олерре. Стряпчий, – представился входя в комнату толстый розовощекий, похожий на пупса –переростка, мужчина с кожаным саквояжем в руках.
– Эрра, вы меня понимаете? – он склонился над Анеей.
– Да, – с усилием пробулькала она, и выпалила скороговоркой на одном вдохе, – я Анея Ивянская завещаю свой дом в Ивянках со всем имуществом, все свои денежные накопления в сумме три тысячи золотых, а так же виру за мою смерть, моей сестре – Ингарре Ивянской. Пожалуйста, уважаемый мэтр, поторопитесь.
Я молча вцепилась ей в руку. Внутри меня все протестовало против таких слов. Какая вира за смерть? Она ведь жива и даже разговаривает.
– Будут другие претенденты на наследство? – профессиональным тоном поинтересовался стряпчий доставая из своего портфеля чернильницу и лист толстой желтой бумаги. Он сел за стол и принялся, сосредоточенно и быстро, выводить строчки пером.
– Нет, – Анея говорила едва слышно, у нее на губах выступила розовая пена, – только сестра.
– Вашу личность кто-нибудь может подтвердить?
– Может хозяин двора, – раздраженно сказала я, чтобы не напрягать Анею лишними разговорами, – Анея здесь останавливается не первый раз. Может хозяйка аптеки у городского рынка, эрра Лорейт. Анея регулярно привозит ей травы для изготовления лекарств. Могу я, у меня с собой документ выписанный старостой Ивянок подтверждающий мою личность.
Закончив писать мэтр ИстОлерре передал Анее бумагу на подпись. Свидетелями выступили хозяин трактира и его жена. Анея расписалась и дернула пальцами, подзывая меня ближе.
– Прости Инга, жаль, что тут у нас нет этой твоей «скорой», помнишь, ты рассказывала, – прошептала она, – наверное, это я вызвала тебя сюда, мне так хотелось, чтоб со мной рядом была хоть одна родственная душа. Моя вина.
– Какая твоя вина, Ани, о чем ты говоришь?
Она снова слабо погладила меня по руке и закрыла глаза. Я уткнулась лицом в одеяло рядом с ней и заплакала.
Потом пришли стражи и эрр Оллере подтвердил получение мной виры за смерть Анеи. В кошельке, брошенном мне на улице, было пятьдесят золотых монет. По здешним меркам просто неприличная сумма за смерть простолюдинки.
Я отдала золотой капитану стражи за то, что он задокументировал смерть Анеи. Он хотел потребовать больше, но мэтр Оллере что-то негромко сказал ему и тот заявил, что ошибся назвав цену в три золотых. Два золотых отошло мэтру Оллере за его труды. Хозяин двора сочувствующе похлопал меня по спине и попросил плату вперед. Я отсчитала ему восемь серебрушек.
Следующие два дня слились в какую – то мутную череду действий совершаемых «потому, что так надо».
Я договорилась с услугами местного гробовщика. Выбрала гроб из светлого полированого дерева и надгробье, из серо – голубого, с золотыми вкраплениями, камня. Выкупила в ратуше хорошее место на кладбище. Служка занимающийся продажей участков был удивлен:
– Она травница, вы говорите? А не жалко тратить столько денег на бесполезный кусок земли? – я глянула на него так, что он начал спешно перекладывать бумажки на столе и понимающе забормотал, – да, да конечно, для родственницы вы хотите самого лучшего, я понимаю.
Только потом я вспомнила, что все время «милой» беседы со служкой, держала руку на рукояти ножа.
И занималась прочими печальными делами. Заставляя себя через силу идти, договариваться, торговаться. Мир как будто превратился в вязкое, заглушающее окружающие звуки желе.
На третий день Анею похоронили.
Я постояла над свежезакопанной могилой, поплакала, посадила вечнозеленые купленные втридорога на местном рынке цветы с белыми бутонами похожими на семиконечные звезды.
В голове было пусто, как будто прохладный летний ветер выдул оттуда все мысли, а душа, за два дня отплакав свое, просто замерла в каком – то непонятном ступоре. Замерзла.
На следующий день я, наскоро собравшись, присоединилась к обозу едущему из Равенхальма в Алорну. Он шел по тракту мимо Ивянок.