Огонь лизал почерневшее дерево. Отвернув голову, Аня смотрела на него, и рассыпанный по полу перламутр пуговиц казался далекими зимними звездами над горящим домом. Пламя пожирало ее, наваливалось и вползало под кожу, раскачивая в пустоте — неожиданно больно, до острых слез и сжатых в судороге бедер. Она смотрела на огонь и представляла, как белым дымом уносится через дымоход в небеса. Ее тело стало легким и пустым, и вскоре она перестала что-либо чувствовать, но еще стонала. Откуда-то она знала: если так делать, это закончится быстрее.
Лихолетов
Они переночевали в лачуге Егеря, хотя спать на месте перестрелки было смертельно опасно. Но Медведь руководствовался только генеральным планом, больше ничем, а спорить с ним было бесполезно. Лихолетов едва ли сомкнул глаза в ту ночь. Чтобы чем-то себя занять, он нашел в лачуге у старика лопату и вырыл ему могилку под ближайшей сосной, а для немецких штурмовиков — одну общую.
Около четырех утра он забылся коротким тревожным сном, вздрагивая от каждого шороха, с минуты на минуту ожидая новой атаки. Но больше к ним никто не приходил.
С рассветом двинули к реке и после полудня вышли к излучине, которая плавной широкой дугой обнимала высокий берег. Отсюда к замку можно было легко пройти на лодке, не чиркнув килем об илистое дно.
Добравшись до точки, обведенной на карте синими чернилами, Медведь сел на первый попавшийся пень и уставился в пространство перед собой. Лиса, осмотрев берег, устроилась так, чтобы держать в поле зрения другую половину окрестностей. Волк рухнул между ними. С виду он был совсем плох. Ночь в лачуге он провел в поту, сейчас едва мог двигаться. Удивительно, что он вообще дошел. Лиса была тоже ранена — пуля попала в левое плечо и прошла навылет, — но будто не замечала этого. Она вытянула из-за пояса ножи, принялась чистить и натачивать лезвия.
Лихолетов повалился прямо на землю, радуясь отдыху. Ноги едва держали, перед глазами плыли цветные круги — от усталости, голода и тупой боли, которая засела в виске. Хорошо же его приложило о тот камень!.. Он раскрыл вещмешок, распечатал сухой паек, впился зубами в безвкусный крекер. Запил из фляжки.
— Вы б хоть поели, — сказал Лихолетов.
Никто не пошевелился. В молчании Лихолетов прикончил часть своего провианта. Нужно было отдохнуть перед штурмом, а лучше — нормально отоспаться. И встретиться со вторым отрядом, потому что пока их сил было явно недостаточно.
— Подкрепления ждем? — уточнил он у Медведя.
— Ждем ночь, — отозвался командир.
— А если они не успеют?
— В полночь считать группу пропавшей без вести и выдвигаться к цели.
Лихолетов вздохнул. Оставалось надеяться, что вторая группа все-таки успеет. Главное, чтобы выбрались из вагона сразу, как поняли, что направление изменилось, — до Нюрнберга путь неблизкий. Впрочем, если они такие же сообразительные, как и Медведь, их шансы крайне малы. А значит, и шансы всей операции.
— У тебя бойцы: один при смерти, еще двое ранены, — Лихолетов махнул рукой на Лису, — а ты хочешь идти вчетвером? На Нойманна?
Услышав его, Лиса оглядела себя с удивлением, будто впервые увидела рану на плече. Она отложила ножи, достала из своего вещмешка походную аптечку. Среди бинтов, ваты и спирта лежал толстый стеклянный шприц, заправленный какой-то жидкостью. Содержимое мутно желтело в сумерках. Лиса разорвала рукав и с размаху всадила себе иглу в раненую мышцу, даже не поморщившись. Медленно надавила на поршень.
Лихолетов с трудом отвел от нее взгляд. В его аптечке такого шприца не было. Что она там себе колет? Какой-то антибиотик? Волк использовал такой же шприц вчера ночью. Похоже, на каждого была только одна инъекция — сегодня он даже не притронулся к своей аптечке. Откинувшись на ствол дерева, замер, только дышал тяжело и с хрипом.
— Может, хоть лодку поищем?.. — спросил Лихолетов, но снова наткнулся на молчание. Он говорил словно не с живыми людьми, а с камнями.
Вздохнув, он поднялся и пошел к реке — промыть рану, стереть с лица пыль и липкий соленый пот пополам с запекшейся кровью. Когда вернусь домой, думал Лихолетов, обмывая голову, пойду в баню. Паспорт, который Егерь успел для него сделать, приятно согревал надеждой, что это будет именно «когда», а не «если». Что он обязательно вернется — и не один.
Вера там, небось, вся извелась… Он представил, как шагнет через порог их квартиры, и тогда Вера, всхлипывая, бросится ему на шею, повиснет на нем. Конечно, тут же простит. А он крепко ее расцелует — и согласится на что угодно, даже на этот дурацкий санаторий, будь он неладен. Он вернется — и война наконец-то закончится: во всем мире и в его голове. Тогда, может быть, они с Верой наконец-то решатся на ребенка.