Развернув кресло Любови Владимировны, он повез ее на кухню. Здесь масштаб бедствия чувствовался острее. Липкий стол с остатками еды, у раковины горой громоздится немытая посуда, а на плите что-то скисло и подгорело одновременно.
— Чуть хату не сожгла, — буркнул Петров, заглянув под крышку сгоревшей кастрюли и сморщив нос. — Хорошо, что я приехал.
Он сел на табуретку, взял со стола грязную вилку, задумчиво повертел в руках. Молчание затягивалось. Капающий кран отсчитывал секунды, в соседней комнате тихонько подвывала Вера.
— Возможно, это депрессия, — сказала наконец Любовь Владимировна. — Любое горе, любое тревожное событие может спровоцировать…
— И что теперь делать? — перебил ее Петров, не сводя глаз с вилки.
— Ложиться в больницу! — Она развела руками. — Наблюдать, искать причины, лечить. Принимать лекарства. Как все люди делают.
Петров недовольно крякнул, почесал синий от щетины подбородок. Тяжело посмотрел на нее из-под бровей.
— Это все из-за Лихолетова, — пробормотал он, понижая голос, чтобы не слышала Вера. — Вот причина. И лечение я знаю.
— Да неужели? — Любовь Владимировна усмехнулась, оглянулась на дверь. — Может, отвезешь тогда меня домой?
— Не ерничай, а послушай меня. — Петров со звоном отбросил вилку и устало потер лицо. — Помнишь, когда ты лечила Ивана, то предлагала ему совсем забыть про Мадрид? Ты ведь можешь так сделать, правда? — Его глаза блестели в полумраке кухни. — И вот я подумал… А что, если бы Вера смогла забыть об Иване?.. А?
— Подожди-подожди… Ты что это задумал?
— Люба, я прошу тебя…
Она оторопело смотрела на него.
— Ты же сам их познакомил!
— Люба, тише…
— Ты сам их познакомил! — перешла она на злой шепот, стуча кулаком по подлокотнику своего кресла. Оно жалобно заскрипело. — Ты много лет пудрил мальчику мозги, послал его на верную смерть, а теперь хочешь стереть память собственной дочери?!..
На последних словах ее голос сорвался. Петров не перебивал, не спорил, только хмурился все больше. Отдышавшись, Любовь Владимировна холодно закончила:
— Ты осознаешь, какое ты чудовище?
— Давай без этого, — устало попросил Петров. — Она едва выкарабкалась после смерти матери. Я просто хочу ей помочь.
— Как? Стерев ей память о том единственном хорошем, что было в ее жизни? Может, и о матери пусть забудет? Давай вообще все уберем, чего мелочиться. Будет у тебя идеальная дочь, которая ничего не чувствует. Как эти твои… — Она кивнула неопределенно, но Петров ее понял.
— Люба. — Он угрожающе подался вперед, до боли сжал ее запястье своей волосатой лапищей. — Не заставляй меня делать то, что я не хочу. Я попросил тебя по-человечески.
Любовь Владимировна с тревогой оглянулась, но помочь ей было некому. Где-то в спальне Москвитин гремел ящиками, будто проводил обыск. Вера притихла — казалось, она прислушивается к разговору на кухне.
— Ничего не выйдет, потому что она не захочет этого, — тихо возразила Любовь Владимировна. Это был ее последний и самый важный довод — но и его оказалось недостаточно. Упрямый Петров растянул губы в улыбке, больше похожей на оскал.
— Любонька, — сказал он ласково, — не юли. Мы оба знаем, что это не помеха. Ты же профессионал, кандидатскую по гипнозу защищала. Я наводил справки.
Любовь Владимировна горько усмехнулась. Требовать невозможного, угрожать, запугивать, притом совершенно не разбираясь в предмете, — в таких делах Петрову не было равных. Человек, что называется, на своем месте.
— Хорошо, — кивнула она. — Будь по-твоему. Но если не получится — ты оставишь меня в покое. Мне нужна полная тишина.
— Сделаем, все сделаем, — закивал обрадованный Петров.
Он хотел снова взяться за ручки, чтобы отвезти Любовь Владимировну к Вере, но та остановила его жестом. Развернувшись на колесах, сама перевалила через порожек, покатила по скрипучему паркету в зал, где осталась Вера.
— Москвитин! — распоряжался вдогонку Петров. — Ша там! Притихни пока!
Разворачиваясь в коридоре, Любовь Владимировна разминулась с Москвитиным. Он как раз вынес из комнаты полную коробку какого-то барахла. Приглядевшись, Любовь Владимировна увидела фотографии Веры и Вани в рамках, те самые карты и записи с трюмо, набор подарочных рюмок в коробке, электробритву, военную форму… Похоже, Петров и впрямь не рассчитывал на отказ. Он уже начал действовать.
Вера сидела в той же позе, привалившись к пустому теперь трюмо, но больше не плакала, только смотрела перед собой, не замечая никого. Петров склонился над ней, осторожно подхватил под лопатки и коленки, поднял и перенес на софу. Та даже не скрипнула, будто Вера ничего не весила — бесплотный дух, пустая оболочка. Она лежала на спине, глядя в потолок, и только ее птичья грудка волновалась, вздымаясь и опадая.