— Это была глупая подростковая влюбленность: ей около двадцати, мне лет тринадцать, не больше. Девочек вокруг меня не было — только старые служанки и медсестры. Когда мой приемный отец ушел на фронт, он велел открыть в замке госпиталь. Больничные палаты устроили во флигеле, раненых везли со всего восточного фронта. Столько изувеченных лиц…
Макс прикрыл глаза, и его ресницы затрепетали, словно эти лица одно за другим проносились сейчас перед ним, причиняя боль. Ане стало его жаль. Она потянулась, чтобы взять его за руку, и Макс благодарно сжал ее ладонь.
— Знаешь, после Великой войны лицевая хирургия очень развилась. Врачей нам хватало, а вот обезболивающего — нет. Поэтому я стал… пробовать. Использовать дар. Никто ничего не замечал. Думали, я просто что-то вроде талисмана. А она даже считала меня ангелом. — Он вдруг самодовольно усмехнулся. — Знала бы, кто я такой… Она была одной из сестер, я всегда крутился где-то неподалеку, помогал ей и раненым. Думал, что нравлюсь ей. Однажды даже признался в любви и сделал предложение, представляешь? — Он обернулся к Ане и рассмеялся. — Сказал: у меня есть замок, и я тебя люблю, так что выходи за меня. Она, конечно, не воспринимала меня всерьез.
— Ты мог бы ей приказать… — Макс удивленно выгнул бровь, и Аня смущенно забормотала: — То есть я имею в виду… Она бы вряд ли заметила…
— Думаешь, это правильно? Но ты ведь не станешь применять к любимым свой дар? — холодно возразил Макс. — Вот и я ни за что бы так не поступил. К тому же… — Он немного помолчал, раздумывая. — Тогда я не знал, как долго действует моя сила и как меняются от нее люди. Я боялся, что она станет другой, понимаешь? Что это будет ненастоящая любовь. Впрочем, дар все равно наделал бед. Из-за той медсестры я и оказался в сумасшедшем доме.
— Как это вышло?
Макс растянулся рядом с Аней, провел пальцем по ее впалому животу, от пупка вверх.
— Правда хочешь знать?
Аня судорожно кивнула, уже не уверенная, что это хорошая идея. Макс наклонился к ее ребрам, поцеловал три крупных темных родинки, одну за другой. Обхватил ладонью маленькую грудь.
— Однажды выздоравливающий, которому я помог, распустил руки… Впрочем, кажется, ей понравилось. — Макс горько усмехнулся. — Я застал их в саду — до сих пор не могу туда и шагу ступить. Все произошло у нее на глазах, конечно же. Она слышала мой приказ и видела, как солдат, даже не надев штаны, с размаху разбил себе голову о каменную ограду…
Он сжал ее грудь с такой силой, что Аня охнула.
— Макс, мне больно, — простонала она.
Он моргнул, словно очнувшись, виновато и нежно заскользил пальцами по коже, утешая. Затем стал целовать, шепча:
— Прости, прости… Больше этого не повторится, обещаю. Если ты не сделаешь больно мне. Ты тоже пообещай…
Он приподнялся, навис над ней. Аня почувствовала, как его тело теплеет, прижимаясь к ее бедру все теснее, как вздрагивает в нетерпении.
— Пообещай, что не вынудишь меня. Я бы этого не хотел. Пообещай, что останешься со мной. Только со мной.
Когда он снова вошел в нее, Аня уже не сопротивлялась и даже забыла, как это — сопротивляться. Она сминалась под его ладонями теплым податливым воском. Макс делал из нее что-то совсем новое, удобное ему, ладно подходящее под все его желания. Снова и снова волна болезненного, стыдного удовольствия против воли проходила через нее, как электричество. И Аня снова вылетала из тела — только теперь оно было сковано не ремнями, а его руками, измучено ласками, заклеймено поцелуями.
Когда наконец наступила ночь и Макс уснул, уткнувшись лбом ей в живот и прижав к себе ее бедра, она тоже смогла забыться.
Ей снилась камера, в которой она провела два месяца, отсчитывая время между пытками и подбирая слова для следующего письма Пекке. Желтое поле на картине, единственное «окно» в ненастоящий мир, вдруг ожило. Аня шагнула к нему, протянула руку — и очутилась на рапсовом поле. Поле цвело, вокруг жужжали пчелы. Сладко пахло нектаром. Ей было хорошо и тепло — но недолго. Подул сильный ветер, небо враз потемнело. Черная грозовая туча шла с запада, съедая солнце. Запахло близкой грозой, и Аня побежала — но не навстречу, а прочь. Бежать было ужасно трудно: ноги вязли в жирной земле, а руки были заняты. Оказалось, она несла ребенка, завернутого в кучу тряпья. Ребенок надрывался испуганно, туча настигала. За спиной хлопали крылья. Аня обернулась: это были вороны, целая стая черных птиц.
Впереди стояло пугало — Аня побежала к нему, как будто пугало могло уберечь ее от грозы или птиц. Но чем ближе оно становилось, тем яснее Аня видела, что это человек, ребенок, мальчик… Борух. Вот птицы настигли, но не тронули — пролетели мимо. Вместо нее они бросились на Боруха, стали раздирать его грудь, выклевывая сердце. Вскоре вместо него осталась только черная дыра. Аня закричала — и проснулась.