— Никакой я не особенный, не герой. Мне просто повезло… — Он вдруг посерьезнел и тихо добавил: — Или нет.
— Значит, — проговорила Аня, отступая на шаг, — ты не можешь ему сопротивляться. Но если это так…
— То я ему не нужен, — закончил за нее Лихолетов. Он откинулся на стену и прикрыл глаза. — Теперь ты все знаешь. Можешь сдать ему меня. А можешь помочь — и мне, и себе.
— Но как? — Аня растерянно огляделась, будто где-то здесь, прямо на гвозде, висела связка ключей от его клетки.
Лихолетов вдруг подскочил и припал к решетке, обхватил ее пальцы. Зашептал горячо и быстро:
— Помоги до него добраться, Ань. Просто дай мне этот чертов шанс, и я закончу то, что должен был сделать еще в Мадриде. Этот человек чудовище. Он использует детей и воспользуется тобой при первой же возможности, он…
— Ты врешь! — Вырвавшись, Аня отпрянула. — Хочешь, чтобы я тебе поверила после того, как вы меня пытали?! — Она сунула ему под нос запястье с меткой. — Вот, гляди! Ваша работа?!
Вместо ответа Лихолетов поднял руку, оголяя свое запястье: на нем бугрилась точно такая же буква М.
— Я не враг тебе, пойми это. Я пытался помочь тебе летом и попытаюсь сейчас — если ты мне позволишь. Но в одиночку с Нойманном я не справлюсь. Только ты можешь ему противостоять. На твоем месте я бы попытался.
Вдруг со стороны лестницы раздались гулкие шаги, и Лихолетов, поднеся палец к губам, замер, напряженно вслушиваясь. Шаги приближались, и вскоре Аня угадала их: чеканная поступь, крепкий каблук. Из полумрака под скудное освещение слухового окна вышла Катарина. В руке у нее поблескивал револьвер, глаза, растерянные после дневного света, искали нужную клетку. Наконец она заметила Аню и Лихолетова и улыбнулась, ничуть не удивленная.
— Пришла меня убить? — спросил ее Лихолетов.
Катарина, покосившись на Аню, ответила:
— Ich möchte Sie freilassen [1].
— Щедро, — усмехнулся Лихолетов. Немецкий он понимал гораздо лучше Ани.
— Ich lasse Sie und Anna frei. — Она кивнула на Аню. — Und im Gegenzug dafür lassen Sie mich und Neumann in Ruhe [2].
Аня почувствовала себя лишней. То же самое она испытывала всякий раз, когда видела Катарину наедине с Максом или слышала их тихую быструю речь, из которой не понимала ни слова. Заметив ее растерянность, Лихолетов поспешно перевел:
— Она хочет помочь нам бежать.
— Бежать? — Аня удивленно моргнула, обернувшись на Катарину, и замотала головой. — Нет-нет, я не могу бежать. Я должна защитить детей, Макс сказал… Я не могу их бросить.
— Макс сказал? — воскликнула Катарина по-русски и, громко фыркнув, закатила глаза. — Он отдаст их Канарису! Всех. И Эберхард выроет еще двадцать могил там, у леса. — Она махнула револьвером в сторону окна.
— Но Макс любит детей и хочет их защитить!..
— Я тоже так думала, — перебила Катарина. — Надеялась… Но оказалось, он просто продает их. Как оружие. Тренирует, а потом продает. Пока ты здесь, дети ему не нужны, потому что ты — более мощное оружие. Уйдешь — он оставит детей, чтобы они его защищали.
Каждое слово Катарины, холодное и взвешенное, летело, словно камень в стекло. Аня почти слышала, как звенит, рассыпаясь на осколки, образ Макса, который она себе выдумала. От звона голова, казалось, вот-вот лопнет. Это было невыносимо.
— Нет-нет, он их отпустит. Я с ним поговорю! — Оттолкнув Катарину, Аня бросилась к лестнице.
— Аня! — крикнул ей вслед Лихолетов, но она уже перепрыгивала через ступени.
Лестница кружила ее, мысли путались. В одну минуту ей казалось, что Катарина и Лихолетов специально сговорились настроить ее против Макса — чтобы поссорить, разлучить. Катарина — из ревности, Лихолетов — по партийному заданию. Потом она вспоминала целое кладбище детей, гордые улыбки над мертвым телом Боруха, адмирала Канариса, которого Макс даже не пытался остановить… Вот Макс убеждает ее, что дети счастливы в замке, — и вот Борух, который пытается сбежать через окно ее спальни. Если бы она тогда открыла ставни, если бы смогла…
Ноги сами привели ее во флигель. Днем он пустовал — дети, как обычно, сидели на занятиях. Аня прошла в комнату мальчиков, где вчера утром нашла Боруха. Его кровать, старая, с облупившейся краской, была аккуратно застелена свежими простынями. Никаких признаков того, что здесь лежал мертвый ребенок.
Белое покрывало прямо на ее глазах расцвело кровавым пятном — Аня пошатнулась, схватилась за изголовье, чтобы не упасть. Зажмурилась, чтобы прийти в себя, а когда открыла глаза, все было чисто. Нетронутая белизна белья, металл приятно холодит разгоряченную руку. На остатках краски было что-то выцарапано, а потом затерто острым лезвием. Аня пригляделась и разобрала имя. Friedrich. Кровать, на которой спал Борух, раньше принадлежала какому-то Фридриху.