Дюргий только глазами захлопал. Хильма сдернула с крючка белый платок, вышла, заворачиваясь в него по самые брови.
— Ума нет — так хоть ноги резвые, — проворчала она и, сползая с высокого порога, распорядилась: — Беги тогда вперед, ставь греться ведро воды. Да кали мне нож поострее! Я уж как-нибудь сама доковыляю…
И Дюргий снова побежал. Когда он вернулся в родной дом, вода уже грелась кипятильником, а Иван, закатав рукава по локоть, рвал старые, но чистые простыни на тряпки. Роженица тяжело дышала, все лицо у нее было в крупных каплях пота. Дюргий поспешно вымыл руки с мылом в тазу, прокалил над огнем свой охотничий нож. Затем, не зная, чем еще помочь, смочил тряпицу и положил роженице на лоб. Юбки у ней и правда были все мокрые, а лицо — красивое, хоть и перекошенное страданием. И отчего-то смутно знакомое.
Тут в сени выглянул отец.
— Ну что? Идет? — спросил он Дюргия. Тот кивнул. — Поторопилась бы…
Женщина снова начала стонать, и отец, закрыв уши руками, как ребенок, вернулся в дом. Дюргий поспешил следом. Там, за плотной дверью, стоны были не так слышны. Уйдя в самую дальнюю комнату, где на столе под кружевной салфеткой стояло радио, он сел на табуретку и стал крутить ручку приемника. Пытался поймать какую-нибудь волну, чтобы отвлечься.
Дюргий не знал, куда себя деть. Сидеть в одной комнате с раздраженным отцом было невмоготу, а в сенях он и подавно чувствовал себя лишним. Он отдернул занавеску, выглянул с надеждой в окно: тяжело переваливаясь, к дому спешила Хильма.
Вот она свернула в калитку, и лестница под ее тяжелыми шагами заскрипела. Вот женщина в сенях закричала совсем страшно, так что у Дюргия все обмерло, а отец выругался последними словами и в сердцах хлопнул по приемнику. Радио натужно захрипело, и сквозь эти хрипы наконец-то послышалась невнятная человеческая речь.
Дюргий осторожно выглянул в сени. Хильма уже держала роженицу за ноги, заглядывала ей под юбку.
— Ничего-ничего, — говорила она, оглаживая ее колени. — Лучше от доброго слезы, чем от дурного попреки.
Иван стоял у изголовья. Из-за его спины Дюргий не видел лица женщины, только большой живот, который ходил волнами судорог. Вот ее тело выгнулось, раздался новый душераздирающий крик, страшнее прежнего. Отец в дальней комнате гаркнул:
— Да закрой ты дверь! Бабье дело, не лезь!
Дюргий вернулся в комнату, едва сдерживаясь, чтобы тоже не закрыть уши. Сел на лавку. По радио мужской голос, слегка волнуясь, говорил:
— Граждане и гражданки Советского Союза!.. Сегодня, в четыре утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…
Они с отцом переглянулись. Отец прибавил звук, а Дюргий, не дослушав, сорвался с места и снова выскочил в сени.
Женщина на столе еще кричала и плакала. Иван склонился над ней, уткнувшись лбом в ее мокрый лоб, и шептал что-то утешающее. Хильма запустила руки по локоть под юбку роженицы, уже не просто мокрую, а темную от крови. Земля поплыла у Дюргия из-под ног. Вдруг женщина вскинулась, с рычанием тужась, и его обдало странной волной — будто разлили в воздухе теплый янтарный мед. Плотницкие инструменты отца взмыли и задрожали на весу, но ни Хильма, занятая младенцем, ни Иван, кажется, ничего не заметили. А Дюргий завороженно наблюдал, как эта волна окутывает его, как тонут в ней звуки, превращаясь в звон, тихий и тонкий. Невидимая сила коснулась его — ласково, но знакомо.
— Анники… — прошептал Дюргий, и тут все кончилось.
С грохотом попадали инструменты, вода плеснула из ведра. Женщина, обессиленная, рухнула в объятия Ивана, а Хильма подняла на руках младенца, маленького и красного. Хильма шлепнула его по спине — ребенок закричал громким басом.
— Какой грязнуля, — рассмеялась Хильма. Ловко ополоснув малыша в тазу, она завернула его в цветастую простынь и подала измученной матери. — Сын у тебя, красавица.
Дюргий почувствовал, что ему надо на воздух — успокоиться, взять себя в руки. Он выскочил из сеней во двор, вдохнул теплый июньский воздух. Из открытого окна доносилось уверенное:
— Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
Рухнув на ступени, Дюргий нервно засмолил, озираясь по сторонам. В деревне все шло своим чередом, словно никто ничего не слышал — ни как рождается новый человек, ни как рассыпается с грохотом хрупкий мир.
Скрипнув петлями, на крыльцо вышел Иван, сел рядом.
— Как зовут жену твою? — спросил Дюргий, кроша табак на землю.
— Аня, — ответил Иван. — А что?
Нет, не бывает таких совпадений. Дюргий покосился на дверь, за которой все стихло, кроме неразборчивого бормотания старухи.