Так он провозился до густых полночных сумерек. Летние ночи в Ленинграде светлые, короткие, и очень легко потерять чувство времени. Очнулся Лихолетов, только когда услышал автомобильный гудок. Поднял голову: черная служебка, Маруся, как ее ласково называли в НКВД, стояла невдалеке, под уцелевшим фонарем. Лихолетов тоскливо подумал, что стоило ответить на тот звонок: наверняка это была Вера. Или даже самому позвонить, предупредить, что задержится. Наговорить много теплых бестолковых слов, лишь бы она не тревожилась. Лишь бы не тревожила отца.
— Ну что? — Петров сам открыл ему пассажирскую дверь, как дорогому гостю. — Не выдержал все-таки?
Согнувшись, Лихолетов забрался в салон, прижимая к груди папки.
— Что с ней будет? — спросил, сам уже догадываясь.
Петров надавил на газ, мягко вывел автомобиль, покатил, притормаживая на перекрестках.
— Тут дело понятное, — сказал он буднично, будто речь шла о краже палки колбасы. — Вредительство, пятьдесят восьмая, а там уж какой состав — неважно. Так что ты и сам знаешь, что будет.
— Почему дело у меня забрали?
— Не твой профиль потому что, — отрезал Петров. Потом вздохнул, чуть мягче добавил: — Доверия просто нет. Я тут не решаю.
Они ехали по набережной, и свет фонарей выхватывал из темноты то тяжелую нижнюю челюсть Петрова, то покатый, с глубокой залысиной лоб, изрытый морщинами. С такими лицами улыбаются смертникам и проводят расстрелы. У таких руки не дрожат и вопросов не возникает.
— Ну да, точно, — отозвался Лихолетов тихо, — не мой профиль. Но вы же сами видели: не похожа она на вредительницу. И брат ее, Петя, нормальный мужик, водитель трамвая…
Петров по-бычьи раздул ноздри, резко повернул, так что Лихолетова слегка подбросило.
— Меня-то не учи, — огрызнулся он. — На кого они, по-твоему, похожи?
— Вот. — Лихолетов развернул папку. Петров бросил в нее быстрый взгляд. — Я раскопал кое-что. В Витебске рухнул детский дом, в котором брат и сестра воспитывались, Аня тогда еще в школу ходила, Петя только-только в училище поступил. И они сразу сбегают, уезжают из города. Через два года оказываются в Смоленске — и там обваливается мост, новый, десятки жертв. Оба на месте аварии, оба не пострадали — и снова побег. Теперь здесь.
Петров издал короткий ломкий смешок и крутанул руль влево, чтобы обогнать припозднившийся пустой автобус.
— Извини, конечно, Вань, — сказал он, сверкая зубами, — но ты как был дураком, так им и помрешь.
Лихолетов насупился, захлопнул документы. Вот и стоило оно того?.. Знал же, что не послушает. Никогда не слушал — всегда лучше всех разбирается, как будет лучше для всех: для Лихолетова, для Веры. Но главное — для себя.
— Вот откуда ты такой неблагодарный? — продолжал Петров, сворачивая во двор-колодец. — Ладно, рапорт твой дурацкий я замял… Хотя сам после Мадрида еле погоны собрал…
— Вы всё тот случай поминаете…
— И буду поминать! И буду, пока не уяснишь, какое огромное одолжение я сделал тебе и твоей репутации. Пока не уймешься со своими этими… фантазиями. Про человека в плаще и маске, про вот этот голос, отдающий приказы, и марево ты как-нибудь потом, на старости лет книжку художественную напишешь, я почитаю. А пока запомни… — Петров резко затормозил у освещенной парадной. — Сегодня была бомба. С остальным компетентные люди сами разберутся. А ты не лезь, куда не просят, лады? Устал я, Лихо, за своего сумасшедшего зятя перед начальством краснеть. Все, давай, — он перегнулся через Лихолетова и открыл дверь, — вытряхайся. Верушке привет.
— Спасибо, что подбросили.
Лихолетов выбрался из машины и хотел было хлопнуть дверью, но Петров остановил:
— А вот папочку оставь. И это не просьба.
Лихолетов швырнул на сиденье папку, скрипнув зубами, хлопнул дверью и зашагал к парадной. За спиной мягко рыкнуло и, шелестя шинами, уползло в темноту. Лихолетов постоял во дворе, глядя в квадрат колодца: едва потемневшее небо уже серебрилось близким рассветом, ни одной звезды не видать. Только в его квартире горел оранжевый абажур. Тень, что дежурила у окна — как всегда, как в любой из вечеров, — скользнула в апельсиновое свечение и пропала.
Лихолетов поднялся на свой этаж, вошел в заботливо открытую дверь, скинул ботинки один о другой. Вера выпорхнула из кухни, вся пропитанная котлетно-картошечным, луковым духом и земляничным шампунем, повисла у него на шее.