Катарина помассировала гудящие виски и пошла проверить, как там девочки. Она сделала что могла, — дальше мальчишки должны разобраться сами. Оставалось надеяться, что теперь Борух будет под надзором Ансельма.
После того как весной Канарис мобилизовал нескольких воспитанников, в том числе и Фридриха, Ансельм стал жестче. Злее даже. Зато быстро выбился в лидеры. Кажется, они с Фридрихом были очень дружны, Ансельм многому у него научился. Но о Фридрихе, как и о прочих, до сих пор не было никаких вестей.
Катарина вошла в комнату, и девочки окружили ее веселой стайкой. Они ждали вечернюю сказку, и Катарина, собрав их в строй, повела в малую гостиную, где слуги уже развели жаркий огонь. Она взяла с полки и открыла наугад братьев Гримм. Выпала сказка о Белоснежке. Катарина читала ее множество раз, но впервые поймала себя на сочувствии королеве. В последнее время она особенно остро ощущала, как утекает сквозь пальцы красота, как увядает вместе с осенью. Уложив после сказки девочек, она вернулась в гостиную.
Пластинка нашлась быстро, на полке среди других, привезенных из разных стран. Катарина осторожно вынула черный блестящий диск из обложки, проверила на свет, нет ли пыли. Держа за края кончиками пальцев, уложила нужной стороной на граммофон. Алмазная игла коснулась дорожки, заскользила по ней, и зазвучал Мендельсон, стремительный, будто холодный осенний ветер. Сегодня он звучал как плач по утраченной красоте и счастью.
Вскоре на звуки музыки пришел Макс. Прислонясь к дверному косяку плечом и сложив руки на груди, долго смотрел на Катарину, не отрываясь, будто наблюдал за явлением природы. Она чувствовала его взгляд спиной.
— У нас кто-то умер? — спросил он наконец.
Катарина обернулась, улыбнулась рассеянно, сделав вид, что не заметила его.
— Просто тяжелый день. Как там твоя новая игрушка?
Она издала короткий смешок. Вышло нервно и жалко.
— Игрушка? — Макс укоризненно покачал головой. — Я видел ее в действии, Катарина. С этим лучше не шутить.
— Что ж, прекрасно! — Катарина легко похлопала в ладоши. — Тебе осталось всего лишь взять ее под контроль.
Макс в два шага оказался очень близко, и Катарину обдало запахом озона, гремящей за горизонтом грозы. Она сжала край столешницы, чтобы не отступить, и вскинула голову.
— Она такая же, как я, — сказал Макс тихо, и от его теплого шепота у Катарины зашевелились волосы. — Будь добра, относись к ней с уважением.
Катарина медленно кивнула, и подбородок лег в его ладонь. Макс провел большим пальцем по щеке, словно разглаживал кожу.
— Вот и славно, — сказал он и отпустил ее. Пройдя к бару, налил себе выпить и устроился у камина. — Тебе повезло, что Канарис уже отбыл и не слышит, какая музыка звучит в этих стенах.
— Ладно бы он что-то понимал в искусстве, — отозвалась Катарина чуть осипшим голосом.
Слова, как и дыхание, давались ей с трудом. Сердце колотилось неистово. Она еще чувствовала на щеке след от его прикосновения. Он пылал, будто к коже приложили раскаленное тавро.
— В искусстве — нет. — Макс усмехнулся. — Зато в политике и в еврейском вопросе — да.
— Агнесс и Хелена очень красиво поют «Осеннюю песню» дуэтом. Зайди как-нибудь послушать.
— Ты играешь с огнем, мой друг. С огнем, который сжирает все — и искусство, и людей.
Да, это была ее идея — разучить с детьми Мендельсона, несмотря на происхождение композитора. Маленький бунт против зла. Все та же десятина, которую она тихо укладывала на другую чашу весов.
— Настоящее искусство, — сказала Катарина, медленно проходя по комнате, — невозможно уничтожить, сколько бы ни было сожжено книг или партитур. Пока хоть одна живая душа может поставить пластинку или исполнить по памяти и так передать детям — искусство живет.
Он кивнул, пригубил из стакана.
— Пожалуй, это все, что удерживает человека над пропастью. Не выключай. Мне тоже нравится.
«Последние птицы потянутся скоро на юг. Все, чего они хотят, — вернуться домой…» — пела пластинка. Катарина замерла напротив Макса, не зная, как подобрать слова.
Она ждала своих птиц — Абеля и Кристофа, Лотара и Фридриха. Самых одаренных воспитанников этого замка, ее дорогих детей. Ждала вот уже полгода, но Канарис всегда приезжал один и про мальчиков не обмолвился ни словом. Как они, где они, живы или нет — она ничего не знала. От нее скрывали.
— Канарис, он…
Макс поднял на нее глаза и понял без слов — сразу, как и всегда. Будто ее голова была прозрачная, и он видел все ее мысли, улавливал все чувства. За десятилетия их близкой дружбы он узнал ее всю целиком. Никто не понимал ее чувств лучше, чем Макс.