— Он меня обчистил! — хохотал адмирал, обнажив крупные белые зубы. — Обчистил! Гений!
Он несколько раз хлопнул в ладоши, и остальные подхватили аплодисменты. Борух оглядел гостей: глаза светлые, лица сытые, тип нордический. Смотрят на него, как на зверька в цирке. Канарис протянул руку, большую и влажно-теплую, липкую от пирожных. Деньги, которые он выложил на стол, тоже, наверное, были потными и липкими.
— Для меня честь играть с таким сильным соперником! — рокотал Канарис. — Как тебя зовут, вундеркинд?
Вундеркинд по-немецки значило одаренный ребенок, дословно — чудесное дитя. Борух не чувствовал себя чудесным. Разве что немного — но только потому, что больше не боялся, а вовсе не из-за шахмат. Играть хорошо в шахматы не так сложно, как забыть о страхе.
Борух открыл рот, чтобы ответить, и встретился глазами с Катариной. Она будто сразу поняла, что произойдет дальше, у нее на лице это было написано. Борух увидел, как дрогнула ее нижняя губа, а красивые брови поползли вверх. Да, люди так выглядят, когда напуганы, убедился Борух.
Но бояться тут нечего, подумал он. Ведь правда сильнее страха.
И поэтому он сказал громко, чтобы услышали все:
— Меня зовут Борух.
В комнате повисла тишина — но не только из-за имени. Борух произнес его на языке своего народа. Звуки идиша, похожего на немецкий, но все-таки другого языка, сорвались легко и естественно, будто давно этого ждали.
Катарина подалась вперед и застыла, вцепившись в обивку дивана. Из полумрака выступил герр Нойманн — он, кажется, хотел все уладить, свести к шутке. Но какие могут быть шутки, подумал Борух, если его страха больше нет, а захваченный Вроцлав, сапоги и выстрелы, лагеря и сломанные кресты, могилы без тел и тела без могил — все это есть. Какие тут шутки.
Щеку обожгло до слез. Удар был такой сильный, что Борух упал и врезался затылком в угол шахматного стола. В голове зазвенело, кто-то вскрикнул. Канарис вытянул из кобуры револьвер и направил ему в лицо. Он держал оружие в левой руке, а правую, которую пожимал Борух, вытирал о штанину. Далия была совсем рядом, испуганная и в то же время осуждающая. «Я тебя предупреждала», — говорили ее огромные глаза. Глядя на нее, Борух даже развеселился, но улыбнуться не смог.
Он почувствовал, как по шее течет вниз что-то теплое. Стоило ему подумать, что это кровь, и комната накренилась. На него поплыла волна. Размазывая золотой свет и яркие пятна платьев, волна гасила все звуки, оглушала, будто Борух оказался под водой и медленно уходил на глубину.
За спиной Канариса стояла Аня — низко склонив голову и разведя руки в стороны. Герр Нойманн тянулся к ней, словно хотел остановить, да так и замер в нерешительности. У него странно исказилось лицо — нет, не от страха. От предвкушения.
Аня была сегодня очень красивая и совсем как взрослая в этом длинном золотом платье. Ее короткие волосы вдруг поднялись, а глаза странно засияли. В тот же миг предметы вокруг нее — портсигары и пепельницы, бокалы и подносы, вазы с цветами, каминная кочерга, канделябры с горящими свечами — дрожа, медленно поднялись в воздух. Потом что-то задуло все свечи, комната погрузилась в темноту. И тогда Аня закричала.
Одним махом из окон вынесло стекла. Над головой Боруха брызнуло с мелодичным звоном, посыпалось острое крошево. Портьеры огромными черными крыльями взмыли и захлопали на ветру. Грянул одинокий испуганный выстрел, и тогда разразилась настоящая канонада: все бокалы, вазы и зеркала взрывались одно за другим. Дамы завизжали. Прикрывая головы, они ломились из комнаты, толкаясь в дверях и наступая друг другу на платья. Мужчины ринулись следом. Даже Канарис, подхватив своего сына, бросился к выходу.
— Всех! — кричал он на ходу. — Еврея тоже!
Надо же, думал Борух, кренясь на бок, столько кутерьмы из-за какого-то идиша. Теплое текло уже по спине и становилось холодным. Чьи-то крепкие руки подхватили его, подняли и понесли. А может, то были вороньи крылья, которые пророчила Далия? Боруху было уже все равно. Хотелось только спать.
Аня
Все произошло очень быстро, за считаные мгновения, но Ане казалось, время, подчинившись мареву, растянулось до вечности. Она не слышала ничего, кроме тонкого звона, от которого вот-вот лопнут барабанные перепонки. Не видела ничего, кроме спины, затянутой в парадный китель, и Боруха, обмякшего на полу под дулом револьвера. Все взмыло в воздух, звук сжался и схлопнулся, а затем хлынул волной. Раздался выстрел — завеса тишины наконец прорвалась. И Аня поняла, что кричит. Цветные витражные стекла вскрикнули вместе с ней и лопнули, в руках у гостей стали взрываться бокалы. Начался переполох. Посеченные осколками, люди убегали, спотыкаясь и завывая от ужаса.