На этот раз сборы не заняли много времени, поскольку они толком и вещи распаковать не успели. Северянин схватил свой вещмешок. Рюмин взял портфель. И они вышли из номера. Никто им не препятствовал. Они спокойно покинули гостиницу и направились вниз по улице. Они уже были в квартале от гостиницы, когда услышали вой полицейских сирень.
- Я был у наших. Они помогли купить билеты на сегодня. Вечером мы отправляемся в Париж. Дольше здесь оставаться опасно.
- Я видел Ланскую, - неожиданно сообщил Северянин.
- Где?
- В ресторане нашей гостиницы. Она встречалась с каким-то тузом. Он передал ей деньги.
- И какого черта тебя понесло в ресторан?! Я же просил не высовываться. Одно хорошо, стрелять я тебя все-таки научил.
***
Париж встретил их во всем великолепии, и Вацлав тотчас влюбился в этот сказочный город. Они прибыли поздно вечером на Восточный вокзал, чем-то похожий на Московский вокзал в Ленинграде, возможно потому что все вокзалы, построенные в девятнадцатом веке, чем-то похожи друг на друга. Только Восточный вокзал был более просторным, светлым, со стеклянным куполом, и множеством народа, спешащего кто куда, нагруженного чемоданами и сумками.
- Именно отсюда отходит в Стамбул знаменитый Восточный экспресс, воспетый Агатой Кристи, - сообщил на ходу Рюмин, махнув куда-то неопределенно в сторону, но как не вглядывался Северянин в сторону перронов, он так и не смог понять, кто из этих красавцев знаменитый поезд, о котором он читал не далее как полгода назад.
До отеля, носящее звучное имя «Георг V», они добрались на такси и всю дорогу от вокзала, Северянин не мог оторваться от окна, разглядывая переливающимися огнями пейзажи вечно молодого и бодрствующего города. После серого, впавшего после семнадцатого года в длительную депрессию Ленинграда, Париж казался другой планетой, куда его занесло по чистой случайности. И всю дорогу Вацлаву казалось, что вот сейчас кто-то в небесной бухгалтерии спохватится, поймет, что его забросили сюда по ошибке, и выдернет его назад на родину. Такая перспектива ужасала его, но как говорил кто-то из великих: «увидеть Париж и умереть!». Теперь он понимал смысл этой фразы.
«Георг V» утопал в роскоши и цветах. Пока Рюмин регистрировался на стойке ресепшена и получал ключи, Вацлав получил возможность осмотреться. Он сел в одно из резных кресел под старину, обитое красным бархатом, и откровенно разглядывал вестибюль фантастического отеля. По сравнению с ним самые роскошные советские гостиницы выглядели как бесплатные ночлежки для нищебродов. Он представил сколько здесь стоит номер и ужаснулся. Судя по внешнему виду, целое состояние. А он со своим военным вещмешком выглядел здесь по меньшей мере беглым преступником, случайно вошедшим не в те двери.
- Сделайте лицо попроще, Вацлав Георгиевич, а то это щенячье восторженно выражение вам совершенно не идет, - сделал ему замечание подошедший Рюмин. – Пойдемте, у нас с вами восьмой этаж. Номер дюплекс. Девять ночей. Так что вы еще успеете насладиться этим городом. К тому же у нас с вами есть еще дела. Ужин я заказал в номер. Нет сил идти в ресторан.
Они вошли в лифт, полный зеркал, с элегантной мягкой скамеечкой, на которой можно было посидеть, если очень устал с дороги. Двери лифта плавно закрылись, и кабина дернулась и стала подниматься.
- Сколько это все стоит? – выдохнул Вацлав.
- Очень дорого. Не буду называть суммы, чтобы вас не пугать. Но извольте привыкать. У вас, господин Сидни Поллак, теперь другая жизнь, в которой нет места бедности и ограничениям. Вам предстоят большие свершения, я надеюсь, так что воспринимайте все это, как вклад в будущее успешное предприятие. Мы не занимаемся благотворительностью. Вернее занимаемся, конечно, но не в данном конкретном случае. Так что каждый вложенный в Вас доллар мы надеемся не просто вернуть, но многократно преумножить.
Номер поражал воображение. В таких интерьерах могли жить только цари и дворяне. А какой вид открывался из окна: парижские крыши, Эйфелева башня, Пантеон, напоминающий Казанский собор в Ленинграде, только без боковых колоннад, и Парижская опера. Все это поражало воображение. Вацлав застыл возле распахнутого окна, и любовался картиной ночного Парижа. Родись он здесь, то непременно стал бы художником, поэтом или писателем. Этот город опьянял почище любого вина.