Северянин уходил из своей комнаты с чувством выполненного долга. Все что он мог, сделал. Он пытался работать, открыл новое, предложил свое открытие государству, которое использовало его, относилось к нему как к вещи, предало его, но которое он все же любил. Теперь он чувствовал, что руки у него развязаны. Он может действовать, как считает нужным. Он себе не принадлежит. Теперь он ответственен за то открытие, что совершил. Оно должно было служить на благо всему человечеству, а не жалкой кучке кремлевских небожителей.
В коридоре коммуналки Вацлав столкнулся лицом к лицу со стариком Никанорычем. Тот посмотрел на него испытующе, и Северянин увидел в его глазах бланк доноса, который старик уже мысленно составлял. Никанорыч проводил их долгим взглядом, но можно было не сомневаться, что через минуту он уже позвонит куда следует, и расскажет что надо.
Время шло на минуты. Скоро кольцо вокруг него сомкнется, и тогда выхода из окружения не будет.
- Не беспокойтесь, Вацлав Георгиевич, сейчас мы тихо выедем из города, а там дальше дело техники. Наши люди доставят вас на границу с Финляндией и помогут ее перейти, а там уже специальным рейсом и вы в Лондоне. Пара недель отдыха, и вы решите, как вам быть. Я обязательно вас навещу, - тихо говорил Рюмин, словно твердил молитву, пока они спускались по ступенькам.
На первом этаже их уже ждали. Трое людей в сером толклись возле почтовых ящиков. Один выдвинулся навстречу, вынимая из кармана револьвер. Двое тут же встали по бокам. Сомневаться не приходилось, сейчас их арестуют, и надежды на спасение не останется.
Но Рюмин, назвавший себя Солдатом, резко дернул правой рукой, в которой оказался пистолет, и выстрелил первым. Затем снова, и еще раз. Серые не успели опомниться. Стрелял Солдат метко, полностью оправдывая свое странное прозвище. Три патрона, три смерти.
Теперь обратного пути нет. Он не просто опальный инженер, теперь он соучастник массового убийства.
Вацлав почувствовал, как все внутри замерло. Последние ступеньки лестницы он преодолел автоматически, не осознавая себя.
На улице морозный воздух привел его в чувства. Шел мокрый снег, и колючие снежинки падали на лицо инженера и тут же таяли.
Хлопнули дверцы черной «Волги» и из машины показались трое сотрудников КГБ. Они бежали им навстречу, с оружием в руках, но Рюмин действовал хладнокровно и жестоко. Он расстрелял их в упор. Люди в сером даже не успели опомниться. Никто на них памяти не действовал так нагло и вызывающе, как этот странный нелепый человек в коричневом пальто. Не ожидая сопротивления, они умерли на месте.
- Не мучайтесь глупыми угрызениями совести, так было нужно. Эти люди враги вам и всему человечеству, - равнодушно произнес Рюмин, и Вацлав ему поверил.
Незваный гость кинулся к черной «Волге», сел на место водителя и распахнул пассажирскую дверцу рядом.
- Ну что вы? Быстрее. Скоро здесь будет половина Ленинграда.
Северянин сел в машину, закрыл дверцу и положил армейский вещмешок себе на колени. В этом вещмешке лежало все его добро, все, чем он дорожил, вся его жизнь.
Рюмин завел мотор. «Волга» взревела. И они выехали из темного ленинградского двора, оставляя за собой мертвые тела комитетчиков и старую гнилую жизнь.
«Вперед, к светлому будущему» - пробормотал себе под нос избитый советский лозунг Вацлав, и только теперь он в него верил.
Глава 2
БЕГЛЕЦ
- Вы умеете стрелять? – спросил Роман Рюмин.
Он чиркнул спичкой и прикурил. Жадно затянулся, глотнул дыма и выпустил белые клубы из носа к потолку. Выглядел он довольным.
Вацлав вспомнил, как ловко тот расправился с людьми в сером, топтавшимися у его дома в ожидании приказа об аресте простого советского инженера, работавшего в весьма непростом секретном учреждении. Этот человек точно знал, как обращаться с оружием, не даром звался Солдатом. Убийство для него было таким же простым делом, как прикурить сигарету от простой советской спички. Рядом с ним Северянин чувствовал себя беспомощным и наивным, как ребенок на уроке политинформации.
- У отца был наградной именной пистолет. Он учил меня стрелять. Хорошее было время. Возможно, лучшее, - сказал Вацлав, беря в руки горячую кружку с бледным чаем, который лишь по привычке назывался черным.