— Все горы на хребтах понадевали папахи, на реке сегодня шуга пошла. Вскорости матушка-зима припожалует к нам! — борясь с дремотой, бормотал Никита.
Он нехотя прибирал на столе и поминутно сладко зевал.
— Как вы обломали Пнева? — спросил повеселевший Северцев.
Барон долго помешивал ложечкой остывший чай. Подняв на Северцева красные, усталые глаза, прошептал:
— Этот костыль, как вы его называете, обломать невозможно. Его можно только купить.
Нагнувшись к Северцеву, Барон тихонько рассказал о своей поездке.
Дав команду Никите задержать водителей, что сделал он? Помчался к Пневу. Так тот с бранью выгнал его вон из кабинета. Что сделал тогда Барон? Барон позвонил в райком партии. И ему обещали сразу же переговорить с директором. Так когда он опять пошел к Пневу, тот не пустил его дальше порога. Барон решил обидеться.
У всякого барона, как это всем хорошо известно, есть, знаете ли, своя фантазия… И гордость, между прочим, тоже! Но о чем он вспомнил? О чем? О дороге, которая ему так нужна, как канализация на Марсе! И куда он пошел? Он еще раз вошел к Пневу. К этому костылю. Тот рассвирепел и стал кусать свой письменный стол. Что могло помочь? Случай! В приемной Барон случайно встретил своего коллегу — начальника снабжения этого комбината. Этот начальник по телефону выпрашивал у кого-то что? Бензин. Завтра должны были остановиться все их машины…
— Зато их шоферы бензин на землю сливают, — вставил Северцев.
— Когда я услыхал эти бензиновые просьбы, я выдвинул коллеге свои условия. Заключение сделки перенесли в кабинет директора. Этот Пнев долго клянчил бензин и не давал машины. Тогда я сказал, что устал заниматься умственным раздражением, и пошел. Меня очень скоро вернули. Бекицер! — я уже, кажется, имел случай объяснить вам, что слово «бекицер» значит: «короче» — это распоряжение, которое вы видите, стоило трех тонн бензина.
Северцев покачал головой. Барон только пожал плечами: какой же был другой выход?
— А как вы будете, Яков Наумович, рассчитываться за эту гулянку? — Северцев показал глазами на батарею пустых бутылок, выстроившуюся вдоль стоны.
— Из своей зарплаты. Гешефтами я у вас не занимаюсь, помню наш уговор: мы оба должны спать спокойно. Я так говорю? — спросил Яков Наумович.
Северцев начинал верить этому человеку. Он не только не замечал за Бароном нечистоплотных поступков, но видел, что ради дела тот не поскупится даже собственными, заработанными деньгами — лишь бы поддержать свою репутацию незаменимого снабженца!
Барон привез и другую новость: ему удалось перевести наряд на стандартные жилые домики из Закарпатья на местный лесозавод. Дома будут построены на Сосновке быстро и дешево, без хлопот.
Никита, кряхтя, полез на печку. Лег спать и Северцев. Не ложился только Барон. Он молча водил по столу чайной ложкой, с опаской поглядывая на Михаила Васильевича, видимо не решаясь рассказать еще что-то. Северцев почувствовал на себе его взгляд и, чтобы выяснить причину озабоченности Барона, заметил:
— Если вам нечего больше мне сказать — гасите лампу, будем спать.
Барон словно только и ждал этого обращения.
— Сказать?.. Есть кое-что. Но ничего особенного. Завтра к ним приезжает московская комиссия из главка.
— Комиссия? Кто ее возглавляет?
— Какой-то Кокосов.
«Лукавый царедворец»?.. Значит, дело серьезное.
Северцев приподнялся на локте.
— А зачем едет комиссия?
— А я знаю? — поспешно ответил Барон.
Он прикрутил фитиль лампы и, дунув в закопченное стекло, погасил чадивший огонек.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Комиссия находилась на Сосновском комбинате уже целый месяц, и никому не было известно, когда она закончит обследование. Члены комиссии интересовались всеми делами комбината, вызывали к себе для объяснений десятки людей, требовали разные справки, снимали копии с документов. Деятельность главковских ревизоров во многом парализовала работу комбината, нервировала людей, порождала слушки о каких-то темных делах нового директора: ни с того ни с сего московские ревизоры не приезжают!..
Возглавлял комиссию начальник производственного отдела главка Кокосов, старейший главковский службист. За четверть века службы в главке этот чиновник пережил многих начальников и всем им был крайне нужен: он понимал с полуслова, кого и как нужно прижать и как это сделать наиболее тонко, даже с «высокоидейной» позиции… Северцев знал, что за эти макиавеллиевы качества сослуживцы прозвали Кокосова «лукавым царедворцем» и тот даже гордился своим прозвищем.
Перед отъездом в Сосновку Кокосов ходил к Птицыну за установкой, получил туманное указание — собирать факты. И, руководя комиссией, Кокосов не вдавался в объяснения причин, породивших те или иные факты, а думал только о том, чтобы подбором фактов угодить начальству.
В составе комиссии были также инженер технического отдела Никандров и главный инженер проекта Парамонов. Члены комиссии работали весьма напряженно — с утра до позднего вечера и даже без выходных дней. В отведенной для них комнате перебывали почти все инженерно-технические работники комбината, кое-кто и по нескольку раз. Не беспокоила комиссия пока только директора комбината. Но за его спиной с подчиненных снимались настоящие допросы.
Северцев, глубоко возмущенный, демонстративно не замечал комиссии, будто ее вообще не было на комбинате. Конечно, почти обо всем, что делала комиссия, его сразу извещали сотрудники.
Иногда к Северцеву заходил Кокосов. Они говорили о погоде, об охоте, о Женевском совещании министров иностранных дел, и ни слова пока не было сказано о делах Сосновского комбината. Северцев настороженно ждал делового разговора и не отлучался с комбината, хотя дорожные дела требовали его присутствия на трассе.
Правда, многие вопросы и на самом комбинате нуждались в разрешении. Северцев долгое время не освобождал от работы Орехова, жалел его. Но после приезда комиссии тот совсем перетрусил и буквально каждый день писал директору рапорты, в которых снимал с себя ответственность за провал горноподготовительных работ по центральной шахте. Он понял, на чем ему следует играть. Шишкин и Кругликов теперь все же настояли перед Северцевым на немедленном отчислении Орехова из горного цеха. На его место директор назначил инженера Галкина, но должность технического руководителя горного цеха оставалась все еще вакантной.
Директор и секретарь партийного комитета предлагали эту должность многим инженерам рудоуправления, но добровольцев не нашлось. Слишком сложной была обстановка на руднике, и люди осторожничали. Северцев вспомнил о Морозове, послал ему вызов. Через две недели магаданец прибыл в Сосновку. Чтобы присмотреться к нему, его вначале назначили горным мастером, — он согласился, хотя в Дальстрое занимал должность технорука. Прошло некоторое время, и после недолгих колебаний Северцев утвердил Морозова техническим руководителем горного цеха.
Обновление руководства горным цехом вызвало на руднике много кривотолков. Больше всех изощрялся Орехов: директор потерял рассудок, поставив во главе горных работ молокососа Галкина! В техноруки призвал варяга! А сосновцев выдвигать не хочет… потому что сам директор — случайный человек, дни которого на Сосновке сочтены! Михаил Васильевич нервничал, просил Кругликова обсудить его решение на заседании парткома, но Иван Иванович посоветовал на болтовню ответить делом — поднять в горном цехе добычу руды. Северцев послушался совета и неделю безвыходно сидел под землей, помогая новым руководителям освоить график цикличности, о котором Орехов разглагольствовал чуть не полгода.
…До начала смены Северцев зашел в передовой забой. Здесь он застал Морозова с двумя бурильщиками. Дмитрий Серегин и незнакомый прыщеватый парень изучали график цикличности. Михаил Васильевич поздоровался.
— Как самочувствие, Дмитрий?
— Почти здоров. После простуды на перевале целых две недели пролежал в больнице. Врачам этого мало — оставили на Сосновке проходить амбулаторный курс лечения, — ответил Серегин.