— Это невесте? — полюбопытствовала продавщица, с интересом поглядывая на покупателя.
Михаил Васильевич сначала промычал что-то невнятное, потом улыбнулся и утвердительно кивнул головой.
В половине шестого вечера блистающее новенькой краской такси несло Северцева по разукрашенным улицам столицы. Москва готовилась к молодежному фестивалю. На стенах домов, на окнах мелькали яркие флажки, эмблемы, вырезанные из белой бумаги голуби. Между фонарями поперек улиц и вдоль тротуаров протянулись пестрые гирлянды вымпелов и разноцветных лампочек. Северцеву было приятно чувствовать, что его букет тоже как будто частичка общего праздника, общей большой радости!
Машина остановилась у скверика, около голубиной стаи, клевавшей рассыпанные по земле зерна. Вокруг стояла толпа зевак, судя по всему, отлично чувствовавшая себя после дневной жары у прохладного фонтана.
Шахов прохаживался около каменного всадника, наполовину скрытого водяной пылью фонтана. Первый вопрос Михаила Васильевича был о Валерии.
— Видать, задерживается, — не глядя на него, ответил Шахов. — Пошли, посидим, поужинаем. Небось уезжаю, как-никак!..
Они прошли под полосатый тент летнего кафе и сели за легкий столик. Шахов передал такую новость, которая потрясла Северцева и заставила на время забыть обо всем, что его сегодня волновало и занимало.
— Недавно закончил свою работу внеочередной Пленум ЦК партии. Пленум разоблачил и разбил антипартийную группу, выступавшую против политических установок, которые были выработаны Двадцатым съездом. Группа раскольников боролась против осуществления решений съезда, — сказал Николай Федорович и перечислил несколько известных фамилий. — Завтра прочтешь в газетах, — И, распрямив грудь, он добавил: — Теперь людям легче будет дышать, работать, дерзать.
Северцев не мог прийти в себя от удивления. И только теперь он понял, почему так долго не принимал его Сашин…
— А я-то, по правде сказать, все эти дни терзался: что это в ЦК перестали интересоваться моей персоной? Даже собрался удирать на Сосновку…
— Не до тебя было, — сказал Шахов. И спросил: — В совнархоз едем вместе? — Он ослабил узел галстука, расстегнул пуговицу у воротника: жара томила даже в тени.
— С вами поеду. Беда вот — все еще не успел посоветоваться с Валерией… Где она? Почему задержалась? — Михаил Васильевич озабоченно огляделся по сторонам.
Официант открыл им бутылку шипучей минеральной воды.
Северцев крутил в пальцах бумажную салфетку. Николаи Федорович, взял его руку, крепко сжал ее.
— Больше, Миша, обманывать тебя не могу. Валерия Сергеевна не придет сюда: она вчера улетела на восток.
Северцев не понял.
— Куда улетела? — переспросил он, машинально отдергивая руку.
— К мужу.
— Что вы говорите?! Он на курорте!
— Он не поехал на курорт, хотя его усиленно отправляли. Как одержимый, торопится открыть свои алмазы… Она улетела за ним вдогонку.
Николай Федорович достал из кармана конверт.
Распечатывая письмо, Михаил Васильевич с возмущением бросил:
— Уговорили, значит? Спасибо вам…
Шахов налил в бокал холодной пузырящейся воды, с жадностью выпил.
— Плохо ты, Михаил Васильевич, знаешь ее: разве такую можно уговорить? Человек она настоящий. Жалко мне всех вас, но долг есть долг. Хочешь — злись на нас со старухой… мы ее поняли: иначе она поступить не могла… — Подняв глаза на Северцева, Николай Федорович увидел, что тот не слушает его, и умолк.
Михаил Васильевич читал расплывавшиеся перед его глазами, наезжавшие одна на другую строки:
«Любимый мой! Когда ты получишь это письмо, меня не будет в Москве. Прости, что не смогла с тобой попрощаться: боялась — не выдержу. Теперь все кончено. Мы с тобой больше не должны видеться. Ты сделал все, чтобы мы были вместе. Но расстаться необходимо, и ты знаешь почему. Сейчас мы очень страдаем, наш разрыв душит меня, как тяжкий-тяжкий сон. Пройдет много дней, пока мы проснемся, долго нам будет еще больно. Там, далеко от тебя, я буду часто видеть тебя… нас с тобой! Но наступит и выздоровление. Время сделает свое дело. Все на свете проходит, мой дорогой, и ты это знаешь не хуже меня. Может быть, мы еще встретимся, но когда это будет? Может быть, не будет и встречи. Кто знает, как еще сложится наша жизнь… Разве такой мы представляли ее еще вчера? Прощай, мой любимый, моя надежда в жизни, мое счастье!»
Северцев уронил руки с зажатым в них листком бумаги на стол.
— В день вылета Валерия Сергеевна была сама не своя. И решилась она далеко не сразу, — сказал Шахов.
— Что же мне теперь делать? — устремив ничего не выражающий взгляд куда-то мимо лица Шахова, проговорил Михаил Васильевич.
— Я понимаю тебя, но… будь достоин ее мужества.
Северцев посмотрел ему в глаза.
— Советовать легко, дорогой Николай Федорович! Труднее — следовать советам. Я не хочу, чтобы она жертвовала собой. Я знаю, что мне делать: поеду за ней, увезу ее — или поселюсь рядом, где мне дадут работу. Валерию я не покину, не могу покинуть!
— Не будь мальчишкой, — старался усовестить его Шахов. — Оставь ее в покое. Ей в тысячу раз тяжелее, чем тебе.
Ужинать они не стали. На улице Шахов сказал:
— С Москвой у меня все покончено. Сдал квартиру, дачу, отправил вещи, на днях улетаю сам. Когда ждать тебя?
— Не знаю. Сейчас ничего не знаю, — устало ответил Михаил Васильевич.
— Подумай. На Сосновке ты добился всего, что считал нужным, и скоро там заскучаешь. Я тебя знаю, тебе же все время нужно что-то начинать. Подумай! В случае, если откажешься, буду подбирать другого зама, — предупредил Шахов.
Около очереди на троллейбус они расстались.
Михаил Васильевич вышел к Манежу и стал переходить улицу. По площади, распустив водяные крылья, кружились, как глухари на току, поливальные машины.
В своем номере Северцев нашел нежданных гостей. Едва он показался на пороге, навстречу ему бросились Борисова и выбритый Галкин.
— Боже мой! — воскликнул Северцев, пожимая им руки. — Где знаменитые баки? Что случилось?.. Во всяком случае, приветствую таежников на московской земле!
Галкин осторожно провел ладонью по голым щекам.
— Машенька велела сбрить, — послушно объяснил он.
— Вы — в отпуск? — спросил Михаил Васильевич.
Галкин смущенно покосился на Марию Александровну.
— Да… Привез Машеньку представить своим старикам.
— Почему это ты меня привез? Это я тебя привезла к твоим старикам, — поправляя на нем галстук, заявила Борисова.
— Вы хоть до свадьбы-то не ущемляйте его мужского самолюбия! А то сбежит раньше срока, — пошутил Северцев.
Но Галкин бросил на Марию Александровну взгляд, исполненный такой преданности, что Михаил Васильевич только покачал головой.
— У мужчин дурацкое самолюбие: они считают, будто именно они выбирают себе женщину и вольны либо остаться с ней, либо уйти от нее. Ничегошеньки подобного: выбирает женщина, все зависит от нее! — весело болтала Борисова.
Вдруг она остановилась и, всплеснув руками, спросила: