— Неправду.
— Эх, Миша! В прятки играть с тобой не хочу. Поговорим по душам, как подобает старым институтским товарищам… — пододвинув кресло поближе к пылавшему камину, предложил Птицын. — Может быть, разговор этот и преждевременен: слияние главков не проведут вообще или отложат на неопределенный срок… Но следует выяснить свои позиции заранее.
Птицын повел длинный разговор. Собирается ли Северцев в случае реорганизации главка уезжать из Москвы? Не собирается? Очень хорошо! Верно: быть бездомным бродягой надоело, годы дают о себе знать, это в двадцать лет мы были романтиками… Бросить хорошую квартиру в Москве — безумие. Вернуться опять в Москву при нынешних строгостях с пропиской будет невозможно. Птицын все это понимает, ведь он помог Северцеву с переводом в главк, ходатайствовал о квартире… Ну а если трудно расставаться с Москвой Северцеву, то уже совсем невозможно это сделать Птицыну: здоровье надорвано, дня не проходит без вызова врача, квартиру отдельную тоже не бросишь, о даче и говорить нечего, в нее вложены и душа и все трудовые сбережения… Через каких-нибудь два месяца стукнет пятьдесят, можно оформить горняцкую пенсию, и уже тогда на его стороне будет закон: тогда его, пенсионера, не тронут!..
— Когда выйдешь на пенсию, бросишь работу? — спросил Северцев.
— Нет-с, дудки! Просто буду получать лишние пенсионные деньги. — Птицын взял яблоко, повертел в руке, помял пальцами и положил обратно в вазу. Выбрал самое большое и румяное.
— Вроде дотации за то, что прожил пятьдесят?
— Называй хоть дотацией, но плати!.. — рассмеялся Птицын.
— Ты все, оказывается, продумал: тебе продержаться бы два месяца, а там хоть какие реорганизации!.. — заметил Северцев.
— Идеи идеями, а жизнь жизнью, — глядя в камин, возразил ему Птицын.
Северцев отставил налитую ему рюмку, поднялся.
— Я, пожалуй, поеду. Пора.
Птицын усадил его обратно в кресло.
— Ты погоди. Все мы люди и человеки. И ты, Миша, не старайся казаться больше католиком, чем папа римский. Все равно не поверят. И я не поверю. Давай проанализируем положение. Если меня назначат начальником объединенного главка, то я тебя сохраню заместителем, будь совершенно спокоен. Мы — старые друзья, на меня ты всегда можешь положиться. А если назначат другого?.. Мне придется — из чисто деловых соображений — соглашаться даже на зама, без Птицына главк трудно себе представить. Говорю тебе по-дружески, не из хвастовства…
Хозяин хмелел на глазах. Северцев видел, что ни разговора, ни спора не получится. Он распрощался.
Пьяноватые глазки Птицына проводили его недобрым взглядом.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Отношения с Птицыным внешне оставались нормальными, о визите на дачу оба не вспоминали, будто его и не было.
Михаил Васильевич собирался поговорить о Птицыне с Шаховым или в парткоме, но потом передумал: могло получиться что-то похожее на сплетню.
Птицын по-прежнему часто болел, брал бюллетень, в дела почти не вмешивался, фактически главком руководил Северцев.
…Наступил январь 1955 года, а решения правительства о слиянии главков все еще не было. Сотрудники, устав ждать, поуспокоились, работа опять пошла прежним порядком.
Птицын отпраздновал в «Савое» свое пятидесятилетие и через несколько дней получил пенсионную книжку, а с нею надбавку к зарплате. Северцев на банкет не пришел.
В начале февраля было вынесено решение, согласно которому три главка сливались, объединялся ряд сбытовых и снабженческих контор, резко сокращался аппарат министерства — более чем на тысячу человек.
Министерству вменялось в обязанность заняться трудовым устройством сотрудников, направлять их на производство.
Постановление поразило своим размахом. Оно было совсем не похожее на проводившиеся ранее сокращения штатов главным образом за счет секретарей и уборщиц…
В эти же дни министр подписал приказ о назначении Шахова по совместительству начальником объединенного главка.
Настала горячая пора комплектования штатов и устройства освобождаемых. Выполнение этой сложной миссии Шахов поручил Северцеву.
Михаил Васильевич прежде всего занялся молодежью. Вместе с секретарем партийного бюро главка Кругликовым они собрали в кабинете Северцева всех молодых людей и девушек, не имевших специальности. Михаил Васильевич рассказал о положении и предложил им помощь, чтобы они смогли получить рабочую квалификацию на заводах и стройках Москвы.
Вначале это предложение не было принято всерьез. Первой высказалась Милочка:
— Не для того молодые советские люди заканчивают семилетки и десятилетки… Мы готовили себя для интеллигентной работы и найдем ее в другом месте, если уж так!..
Потом все долго спорили, шумели. А когда Северцев выложил на стол десять путевок на курсы крановщиков, шоферов, электриков, посыпались вопросы о том, каковы будут условия работы. И путевки тут же расхватали.
— Милочка, а что вы собираетесь делать? — спросил Михаил Васильевич.
— Еще разок схожу замуж…
— Точнее, сбегаешь, на недельку-другую, — бросил кто-то.
Милочка, пожав плечами, с достоинством удалилась.
Труднее обстояло дело со специалистами. Отдел кадров мог предоставить им работу на предприятиях главка, но большинство под всяческими предлогами отказались покинуть Москву. Одни внезапно воспылали любовью к престарелым родителям, с которыми нельзя разлучаться, не огорчая их. Других не пускали дюжины взыгравших недугов, иной раз не только своих, но и теткиных… Возражала теща, не пускал брат, бабушка заявила, что не переживет отъезда внучки. Словом, все зависело от заключения поликлиник, от ближайших и дальних родственников.
Просидев весь день в душном кабинете, Северцев и Кругликов не уговорили ни одного из сокращаемых ехать на какое-нибудь горное предприятие. Резкий звонок в коридоре, возвестивший об окончании этого необычного рабочего дня, оборвал неприятные разговоры.
Михаил Васильевич открыл форточку и глубоко вдохнул холодный воздух.
— Каждый уверяет, — проговорил он, — что всей душой стремится на периферию, но… не сразу, позже. Не хотел бы я сейчас слышать, как они костят нас с тобой.
Кругликов запустил руку в свою львиную гриву, в которой заметно выделялся клок седых волос.
— Да-да, — зло заговорил он, — выходит, далеко не каждый из нашего брата, специалиста, приходится к производственному двору.
— К сожалению, это так: иной инженер прямо со школьной скамьи сидит себе в конторе, как мышь под веником, и в ус не дует, — согласился Северцев, просматривая папку с бумагами.
— И к тому же, подлец, философствует: «Что мне, больше других надо, чтобы в пекло лезть? Пусть начальство геройствует, а я человек маленький». А ведь этот маленький человек в советском вузе изучал помимо инженерных наук еще и политэкономию и марксистскую философию, ведь его обучали государственно мыслить. Чему же он научился? — возмущался Кругликов.
— Может, гражданское мужество следует преподавать в качестве вузовской дисциплины с обязательным посещением лекций? — невесело пошутил Северцев.
Затрещал телефон, но Михаил Васильевич не стал снимать трубку. Когда трели замолкли, Кругликов решительно сказал:
— Начинать надо с самих себя. Я решил ехать на рудник. Иначе трудно будет агитировать!
— Погоди, Иван Иванович! Ведь ты же не попадаешь под сокращение…
— Разве в этом дело? Я вижу, у нас идет не простое количественное сокращение аппарата. Это — начало массового процесса. Будем переливать кадры из сферы управления в сферу производства… По совести скажу: не по душе мне работа в главке. Переводили меня сюда с рудника на укрепление, думал — пользу принесу, а чем занимаюсь? Сочиняю бумажки и собираю сводки! Место настоящего горняка, Михаил Васильевич, в шахте. Там, где проходит, прости за высокопарное выражение, горняцкая передовая. Верно? Этой передовой и побаиваются министерские забойщики. А мне-то что ее бояться?.. Батька мой саночником в угольной шахте всю жизнь проползал. Сам я первый хлеб коногоном заработал. Шахта для меня — мать родная. Человеком сделала, — улыбаясь, закончил Кругликов, глядя на Северцева спокойными серыми глазами.