Ей ответили так же, как и в первый раз, и никто из присутствующих не поинтересовался: кто она и зачем ей нужен Авдентов?..
Краткий срок его службы уже не имел для нее никакого значения… Итак, все кончено!..
Она вошла в коридор, где группами свободно расхаживали девушки под руку с ребятами, из которых один был чуточку похож на Михаила. Они дружно и весело смеялись, шумно разговаривали, — то была единая семья, недоступная для Марии, вызывавшая зависть и раскаяние, что так много упущено в жизни.
Где-то ударил электрический звонок, его мелкая дробь звенела металлически, громко, рассыпаясь по всем углам, В коридоре стало после этого меньше народу и тише.
Группа студенток, окружив высокого, улыбающегося профессора в черном костюме, поднималась по лестнице, и Мария, увлекаемая их шумным движением, пошла было за ними. Но, опомнившись, вернулась обратно, подошла к окну и, облокотившись, смотрела в сад на чистые пустые дорожки, где светлым кружевным рисунком лежали на песке под деревьями солнечные живые блики…
Собравшись с силами, она вышла из института, стараясь внушить себе мысль, что она и не была там вовсе. По обеим сторонам улицы спешили на работу люди; кто-то, пробегая мимо, толкнул ее. Она обернулась и увидала перед собой огромную зеркальную витрину магазина, а в ней — красивую, высокую девушку в новом бумажном платке; утомленное лицо с большими серыми глазами отражалось в прозрачном стекле.
«Какая я стала! — с горьким удивлением вздохнула она. — Ладно. Все равно теперь… Может, и лучше, что разошлись». Она поправила на голове платок, спрятав выбившуюся из-под него прядь волос.
…Уезжая на трамвае в порт, она думала лишь о том, как бы поскорее найти Настю…
Долго искала дом, где квартировала Настя Горохова, — плутала по старым торговым рядам, тесным и грязным ярмарочным закоулкам, которые, как слышала она, славились в былое время дурной славой.
В одном из таких переулков Олейникова увидала двухэтажный дом, серый, с облупленными стенами, с полуобрушенной кирпичной пристройкой, назначенье которой невозможно было угадать. Он стоял на самом берегу большой реки, на отшибе от прочих зданий, и являл собою вид полной заброшенности.
Но Марии немного и требовалось теперь.
Настя встретила ее у порога, приняла баул, указала вешалку, где повесить пальто. Олейникова огляделась: в тесной комнате стояла широкая деревянная кровать, низенький стол, две покрашенных табуретки да Настин сундучок под лавкой. В углу на плите, сделанной плохим печником, стоял нечищенный самовар.
В соседнюю комнату дверь была приоткрыта, и вскоре вышла оттуда сама хозяйка — Фаина Львовна, толстая, белая, расплывшаяся, как тесто, женщина лет сорока пяти, с высоким узким лбом, с темной родинкой на жирном свисающем подбородке, с заметными усами, с пучком рыжих густых волос и огромной грудью.
Она пристально оглядела новую гостью и все улыбалась, сложив на животе пухлые, явно не рабочие руки. Она расспрашивала Марию, кивала головой, но выражение испытующих масляных глаз немного отпугивало и настораживало.
— Настя, детка моя, подогрей для нее самовар, — сказала хозяйка грубым, почти мужским голосом, особенно отчетливо выговаривая букву «о». Она тут же повернулась и грузно пошла в свою комнату. На ней была широченная бористая юбка, но и та не могла скрыть ее мясистых крутых бедер. За ней плотно закрылась дверь, и девушки остались одни.
Пили чай с лепешками, которые привезли из дома, а чайный прибор попросили у Фаины Львовны.
— Железную кружку купи, — посоветовала Настя. — Большую, как у меня… выпьешь одну — и хватит. И не разобьешь.
— Ладно, — соглашалась Олейникова, уже улыбаясь.
Усталые после дороги и бессонной ночи, они легли отдохнуть на чужой кровати, и Настя только теперь спросила:
— Виделась с ним?.. Что хоть говорит-то он?
— Уехал.
— Когда это?.. А скоро ли вернется?.. Может, еще уладится дело-то… Нет?.. Почему?..
— Долго рассказывать, — ответила Мария и махнула рукой, показывая этим, что все кончено.
Обдумывая завтрашний день свой, она собиралась сходить в отдел народного образования, потом купить книг, какие потребуются для работы.
Настя была старше ее, два лета работала грузчицей, и за это время городские нравы сумела разглядеть, а перед жизнью никогда не только не терялась, но даже не робела.
Еще в детстве лишившись отца (его убили на турецком фронте), она с восьми лет работала с матерью в поле, а когда вошла в силу, легко справлялась с сохой, с лошадью, — возила дрова, ездила на мельницу и вместе с мужиками починяла дороги.