Мария заперла на крючок обе двери и, взяв книгу, забралась на кровать; обостренным слухом она ловила звуки странного чужого веселья и все почему-то ждала шумной, скандальной сцены. Грубыми мужскими голосами гудела комната, потом все стихало ненадолго и только шелестел, как сухие листья на ветру, осторожный шепот, казавшийся подозрительным. Два раза в этот вечер принимался петь один и тот же гость с надломленным голосом, пел отрывисто и немного гнусаво:
Песня, которую довелось Марии слышать впервые, казалось, рождена тяжелой опустошенностью души, и незнакомый человек, кто пел эту песню, будто хотел забыться, развеять привычную, застарелую свою тоску.
В дверь постучались, Мария вскинула голову и, прислушиваясь, ждала.
— Маруся, к тебе можно? — спрашивала хозяйка немного хмельным голосом. И слышно было, как она зашептала кому-то, стоявшему рядом с ней.
Олейникова не ответила.
После этого никто из пьяной компании уже не пытался войти сюда.
Когда у Фаины Львовны все кончилось и затихло, Олейникова вышла перед сном из комнаты и, проходя темным узким коридором, неожиданно столкнулась с двумя незнакомыми мужчинами. И хотя, быть может, они не замышляли против нее ничего дурного, но страшно было мимо них идти обратно.
Они курили у лестницы, поодаль от единственной в коридоре угольной лампочки, едва светившей тусклым красноватым светом, и о чем-то говорили, но замолкли, когда Мария проходила к себе в комнату.
Настя вернулась поздно, — веселая, шумная, и еще с порога пустилась, рассказывать, что видела она в кино.
— А ты потише, — предупредила Мария шепотом и указала на дверь в комнату Фаины Львовны. — У нее кто-то ночует.
Настя затихла, и они молча улеглись спать.
С утра слышался за стеной торопливый стрекот швейной машины, точно пилил сверчок, и от этих назойливых звуков звенело в ушах. Мария собиралась идти на почту, но хозяйка кликнула ее к себе.
В пестром бумазейном халате, сметанном на живую нитку, Фаина Львовна стояла перед овальным зеркалом и, поворачиваясь всяко, оглядывала себя — каково сидит на ней халат.
На столе у швейной машины лежал отрез зеленого шелка — чужой заказ. В комнате все было прибрано, чисто и ничто не напоминало о вчерашних гостях.
— Посмотри, детка… сзади не подрезать?
Подол немного был длинен и перекошен, под мышками было много складок и на правом плече тянуло.
Хозяйка сняла халат и, оставшись в лифчике и широчайших розовых панталонах, взгромоздилась опять на стул.
— Одна скучала вчера? — грубоватым, почти мужским голосом спросила Фаина под мерный стрекот машины.
— Нет, не скучала… Я читала.
— Но я не по-ни-маю, — развела руками Фаина, откачнувшись на спинку стула, и круглые темные брови ее на узком покатом лбу переломились и поползли вверх. — Не понимаю, детка, убей меня бог!.. Ну как это можно? Красивая девочка — и сидит целыми днями одна… Ну, а жить когда? Ну, а почему не побыть в подходящей компании? Ну, я не по-ни-маю, убей меня бог!
— Я работать приехала, — сказала Мария.
— Фи, как ты говоришь?.. Но я так понимаю: бог дал красоту, а разум самой копить надо. — И откровенно улыбнулась, обнажив четыре широких золотых зуба. — Не работа кормит, детка моя! Должность — на первое время только, чтобы корешки пустить, а потом — мужчина обязан приносить деньги. Так велось исстари. Один мой знакомый — очень приятный и солидный мужчина, увидел тебя вчера вечером — и прямо в восторге! Он хочет с тобой познакомиться…
— Мне это не нужно.
Фаина изумилась еще больше:
— Детка, но что же тебе такое нужно?.. Я имею уши, я имею глаза и понимаю, что нужно девушке в твою пору. А тебе многое надо: и хорошее платьице, и тонкое белье, и приличные туфельки, и шелковые чулочки — на все не заработаешь. — И раскатилась громким тяжелым смехом, сложив на животе руки. — Не в лаптях же, прости господи, искать своего счастья!.. И за квартиру платить надо. Я взяла недорого, но и это для тебя — деньги. Подумай о себе, детка, подумай. Учить грузчиков — не велика честь молодой кра-си-вой девушке…