Все время, пока говорила она, Мария с боязнью и брезгливым чувством ждала, что вот сейчас Фаина подойдет и погладит ее, потом обнимет.
— Вы не учите меня, как жить.
— Но нельзя быть такой скрытной. Надо говорить обо всем: мы женщины, живем в одной квартире — и друг друга поймем. У меня болит душа, когда я вижу девочку с грустными глазами. Надо быть веселей… Кто улыбается, тому удается все легче…
Улучив минуту, Мария поторопилась уйти, решив держаться от хозяйки подальше и впредь не давать никакого повода для таких речей.
Был ясный ветреный день, по улицам клубились облака песчаной пыли, но ни ветер, ни близость большой реки не умеряли июньского устойчивого зноя.
Под окнами возвышалась изогнутая дугой насыпь — подъезд к новому железному мосту, который начинали строить, и на этой насыпи работали люди, подбивая песок под шпалы и устилая полотно битым мелким камнем.
У подножия насыпи играли дети, а над ними по рельсам медленно и гулко двигался балластный поезд, груженный бутовым камнем. На платформах сидели рабочие, пели песни, а когда остановился состав, принялись его разгружать, предварительно прогнав детей.
Босоногое беззаботное племя неохотно перекочевало на новое место, перетащив с собой и свое «хозяйство» — лошадок, тележки, лопаты, — но потом те, что посмелее, опять подошли к насыпи, чтобы лучше все видеть.
Один мальчуган, лег пяти, черноногий, с коричневой шеей и розовым облупившимся носом, — рыл ямку, обеими руками разбрасывая песок. Когда Мария проходила мимо, он, не вставая, бросил в нее издали целые пригоршни песку и, глядя исподлобья, ждал, что за этим последует.
— Вот я тебя нашлепаю, — шутливо погрозила она.
— А я тебя нашлепаю, — сказал он, пришепетывая. Принял воинственную позу и, сжав маленькие, почти черные кулачки, приготовился к обороне: — Что, ишпугалась? Э-э, большая, а ишпугалась! Я бы тебе задал.
Глубокий песок плыл под ногами, когда Мария шла вдоль насыпи. В улице не было ни единого деревца, и оттого зной был еще нестерпимее. Опустив письмо в первый попавшийся ящик, она пошла дальше, миновав вокзал. Дома здесь были почти все одинаковые — деревянные, двухэтажные, с мезонинами, под железной крышей.
В одном месте ей бросилась в глаза вывеска на двери дома — тут жил врач-акушер, — но Мария с неприятным чувством прошла этот дом, куда уже наступал срок идти, но все боялась и откладывала со дня на день.
Тотчас же в конце улицы начинался городской сад, обнесенный каменной невысокой оградой. Она хотела посидеть в тени, чтобы внутренне приготовить себя… Как стыдно обнажить душу и все тело перед чужим, совершенно незнакомым мужчиной, который непременно будет выспрашивать: кто она, откуда, кто отец ее ребенка и почему он бросил ее? «Ну, раздевайтесь», — скажет он.
Она не знала, как потом произойдет это, и ее неведение удесятеряло тяжесть переживаемого. Ее знобило, трясло и заметно падали силы… А время шло, и надо было решаться.
За городом, на пустыре она стояла долго, оглядывая холмистую песчаную равнину, по которой были разбросаны рабочие поселки и заводы с высокими дымящимися трубами; промчался поезд, прогремев среди городских построек, неслись по дорогам машины, — и Мария дивилась этим огромным просторам, где всюду кипела жизнь.
Повернув обратно, она шла с опущенной головой и быстро, словно тут могли увидеть ее знакомые, торопливо шмыгнула в открытую дверь…
Доктор, пожилой и тучный человек в белом халате, с седыми торчащими усами и с родинкой на щеке, — встретил ее у порога и тут же пригласил в кабинет.
Он курил, вставив папиросу в длинный желтый мундштук, и не спускал глаз с клиентки.
— Вам сколько лет? Восемнадцать?!. О, цветущий возраст!.. Прекрасные годы, золотая пора!.. Первый ребенок? — замечательно, право!.. Чем-нибудь серьезным не болеете?.. Зачем же так делать?.. Что вас толкает на это?..
Олейникова упрямо глядела в пол, не смея поднять лица, и ей казалось, что этот суровый человек сейчас прогонит ее… Она не совсем понимала, почему же тогда он выбрал себе эту профессию, если всеми средствами отговаривает ее?.. Может быть, говорит он это только по обязанности?..
— Неужели вы не сможете прокормить, вырастить свое детище? Странно, очень странно. Потом будете жалеть непременно, непременно.
За стеной кабинета шумели играющие дети, и краем уха она услышала звонкий голос: «А вот угадай, что у меня в руке, тогда дружиться буду».
Врач, как бы поняв ее мысли, сказал:
— Иметь детей очень хорошо: больше радости, больше серьезных обязанностей.