— Эгей, безрукие! — кричала с берега Настя. — Кто там?
Измокший под дождем Радаев Петька ходил, не спеша, размеренным шагом, словно заведенная машина, способная на еще большую нагрузку, и тяжелая бочка будто сама катилась перед ним, слегка подталкиваемая сильной и ловкой рукой. Он ни разу не останавливался, не отдыхал, а Сережка Бисеров, не желая отставать от него, спешил, пробовал приноровиться по-всякому, но три часа вымотали его так, что еле-еле двигались одеревеневшие, намозоленные ноги, — тут и вырвалась у него из рук бочка.
Приглядываясь к Петьке, он, наконец, нашел секрет, помогавший экономить силу, и так же, как Радаев, не горячился больше, выгадывал, где толкнуть руками посильней, где придержать одной рукой, где двумя, — осторожно ступал по осклизлым доскам. — Видно, так и появляется та удивительная выносливость, на которую способен привыкший к тяжелой работе грузчик.
— Ничего! — уже весело покрикивал Сережка, — не сахарные. Дождь помочит, а солнышко высушит. Володька, песок не сыплется? — Но тот не подал голоса. — Где ты, черт?!.
Бригадира Сенцова искал и другой человек — из райкома комсомола, который привел курсантов в гавань, и, обойдя всю палубу, увидел его и Мокроусова, сидевших под навесом.
— Да, тут не мочит! Тут хорошо! — накинулся он на Володьку. Потом взял обоих за руки и выволок на свет, под дождь. — Дезертиры трудового фронта!.. Ты — самый Сенцов и есть?
— Да.
— Подал в комсомол заявление?.. Нам таких не надо!..
— Ты подожди, подожди, я сейчас, — растерянно бормотал Сенцов, продолжая стоять под дождем. Потом, махнув рукой, молча пошел на работу.
— А вы что?.. тоже от работы прячетесь? — повернулся комсомолец к Мокроусову.
— Я — нет… Я только покурить… устал очень… Тут вот и сел на минутку… Я пойду… не расстраивайся, паренек горячий. Еще накипишься на этом огне.
Володька присоединился к своей бригаде, не торопил их, хотя работали не очень прилежно, не спешил и сам. С каждой минутой бочки делались тяжелее, вырывались из рук, и он необычайно злился, проклиная эту суматошную ночь. Иногда он слышал глуховатый говор Насти, веселый, безунывный крик Сережки и никак не мог понять, почему усердствуют они? чему смеются?..
ГЛАВА IV
Ссора
Брезжил рассвет. Ветер переменился и теперь прибивал мутную волну к берегу, на котором собрались грузчики, закончив работу.
В сторонке от всех переговаривались Колыванов Матвей, инженер Штальмер и Варвара Казанцева, давно вернувшаяся из приемного покоя. Все трое не спали в эту ночь, промокли и были в грязи.
На луговине под брезентами и мешками лежало такое множество бочек, что не верилось, как это смогла сотня человек осилить такую уймищу работы.
Колыванов поблагодарил рабочих за усердие и, увидев приметного среди молодых Парфена Томилина, улыбнулся и спросил:
— И ты поработал, дед?.. Ну иди, отдыхай. Устал, наверно?..
— Да, довелось, — смутился старик, довольный очень. — Все бегут на аварию — ну и я… Я — где люди… вот и довелось потрудиться на старости лет. Силенки мело, добрый человек, а то бы я…
— …скрива-то десяток людей изуродовал бы, — досказал Володька со злостью, перебив его речь.
Досадно и горько было ему от того, что сгубили Галку и что в комсомол теперь не примут его!.. А Парфену, по чьей вине произошло все это, оплошность простили и не дадут в обиду. — «А я возьму вот — и выгоню к черту! Пускай живет, где хочет!» — чуть не крикнул Сенцов, сжимая кулаки.
Он увидал, что старик боится, хочет опять куда-то спрятаться, уходит, он нагнал его и, схватив за руку, дернул к себе:
— Ты что же это, а?.. Зачем ты сюда приполз?.. Кто тебя звал?.. На кого палатку с добром покинул? На бога, что ли? Ну, если обворовали — прогоню к черту!..
— Стой! — крикнул ему кто-то сердито и властно. — Не забывайся, — Сережка (это был он) слегка оттолкнул его. — По-дружески пока говорю: не забывайся… несчастье могло случиться и с тобой, и со мной, и с ним… Оно причину найдет и виноватого сыщет… Гляди пошире… А его не гони. Ну куда пойдет он?.. А если от себя его прогонишь, то я его возьму… Уговор был ведь?.. Остынь малость… А ты, Парфен, домой ступай… Не робь, все помаленьку уладится…
Кроме бригадиров, Колыванов отпустил всех рабочих; Мокроусов и Сенцов, переминаясь возле, ждали, что он обрушится на них с бранью, но, по-видимому, расправу свою отложил он.