— Вы можете идти, — кивнул он через плечо, и вдруг брови его изумленно поднялись: один из плотов на рейде уплывал по течению. Полкилометра отделяли его теперь от того места, где был он прежде, — значит, совсем недавно оборвались канаты… а, может, в суматохе кто-то обрезал их.
Враждебным взглядом провожал Сережка прежнего своего товарища и вдруг проникся жалостью к нему: хотелось хоть чем-нибудь облегчить его положение.
— Володька! Сенцов! — закричал он требовательно, на что давала право дружба. — Вернись на минутку!..
Тот подошел неуклюжей развалистой походкой, усталый, подавленный горем, и Сережка сказал:
— Не унывай. Все обойдется. Пружины в тебе на сто годов хватит… Товарищ Колыванов, у него несчастье случилось: Гале Митрофановой ногу отдавило. Он, конечно, расстроился, а Семушкин обозвал его дезертиром и пригрозил не принять в комсомол. Выручите его, он работник хороший, мы его все знаем.
— Хорошо, хорошо, я позвоню ему, — согласился секретарь. — Но это потом… Сейчас плот спасти надо. Видите? — и показал на реку.
Штальмера буквально взорвало:
— Удивительно: или это верхоглядство, за которое надо судить, или… — Он задохнулся и не кончил сильно начатой фразы.
Он был совершенно прав, но в первую очередь следовало именно ему, строителю гавани, хорошенько вглядеться в людей и дело, потому что здесь было больше всего поломок и аварий в невыясненными причинами, о чем не раз ставился вопрос в райкоме.
— Нужно взять канаты, — сказал Колыванов, — закрепить за челенья, нагнать плот и привязать, пока не подойдет буксир… Кто возьмется?
Конечно, он мог и приказать, но, глядя на Бисерова и Сенцова, только подталкивал их к самостоятельному решению.
— Едем? — оскалился Сережка, повернувшись к Сенцову, и жадно лизнул посиневшие сухие губы. — Нам с тобой все одно уж — зараз. — И в его решительном жесте были: и готовность выполнить самое нелегкое поручение, и ярая злоба к врагу, и радость, что их вместе с Володькой посылает сам Колыванов, и желание показать Насте свою отвагу.
— А что вы вдвоем-то сделаете? — рассудительно сказал Радаев. — Тогда и я — с вами.
Сережка подошел к воде, чтобы подтащить лодку к берегу, нагнулся, доставая железную цепочку на корме, — и вдруг, взглянув себе на ноги, ахнул:
— Мать честная! ба-а-тюшки! да я ж в новых ботинках?!
— Где в новых? — не понял Сенцов.
— Да вот, гляди, — и сердито счищал проволокой налипшую грязь.
Рыжая вязкая глина с песком изъела весь нежный глубокий глянец, черный атласный хром сделался седым и жестким. Ни рубчатого рантика, ни затейливого рисунка на носках не было видно.
— Петьк, — сказал он безнадежно и жалостно, — ты же мастер!.. чего теперь делать-то с ними?
— Какой я мастер! — Радаев подошел, присел на корточки, чтобы посмотреть, и потом, пощупав кожу руками, посоветовал: — А вот вернемся домой — вымой их чище, коровьим маслом смажь, а когда просохнут, гуталином почисти раза два-три…
— Ну, — повеселел Сережка. — А свой вид иметь будут?
— Никогда сроду… Ну все-таки блеск появится.
Они сели в лодку; вода в ней доходила им до щиколоток и была холодная, как из родника, — но отчерпывать было некогда и нечем.
— Вы только к берегу его не пускайте, и на мель чтобы не сел, — пускай плывет по стрежню, а я распоряжусь с буксиром, — сказал Колыванов.
Настя и двое рабочих уже несли к ним с баржи толстый витой канат, едва удерживая его в руках.
Она подошла потом к самой воде, изнуренная, с впалыми глазами, с серыми пятнами на щеках, промокшая до последней нитки, глядела на отъезжающих храбрецов и в напутствие им сказала только:
— Хорошенько там… осторожнее: волны-то вон какие…
Дул низовой свирепый ветер, и мутная река кипела желтой пеной.
Харитонушка едва волочил ноги, — так устал он за эту ночь, но всю дорогу, вплоть до землянки, пилил Мартына за нераденье к работе.
— Никак я в толк не возьму: откуда в тебе столько лени нагрохано?.. не проворотишь!.. Большое добро погибает, а тебе хоть бы что!.. Ты напрямки мне скажи: почему у тебя, ежели ты мужик трудящий, такая душа холодная?
— А что мне, — плакать, что ли, прикажешь?.. или уру кричать? Ночью под дождем рекорд не поставишь… Нынче — авария, завтра — прорыв. Хоть бы кормили получше, а то… Надолго ли этак хватит меня! Тянешься, тянешься к доске Почета, да, пожалуй, и на лавке растянешься… Кому раньше сроку умирать охота?.. Девчонке вон обломали ноги, — кто теперь замуж возьмет? Башку легко оторвать, да не легко приладить… А у меня — дети. Дынников или Колыванов на свое иждивение не возьмут.