Дорога извивается по ущельям, скачет по перевалам, срывается в пропасть и выныривает опять; где-то далеко впереди слышатся приглушенные бурей выстрелы, вблизи суматошно мелькают по дороге и в стороне короткие, почти мгновенные вспышки. Они кажутся далекими, но Авдентов знал — они близко, как близка любая опасность на фронте… Да, это был фронт, где две дивизии, пользуясь кромешной тьмой, уже ловят друг друга, заманивают в хитро расставленные ловушки и не иначе, как утром, на свету, нащупав слабые места, ринутся навстречу друг другу, столкнутся лоб в лоб.
В танке было их трое: командир сидел в башне за спиной Авдентова и изредка, смотря по надобности, подавал сигналы рукой, то хлопая по правому плечу, то по левому, что означало идти вправо или влево; то рукой оттягивал ему голову назад, приказывая тем самым замедлить ход машины. Рядом с командиром танка, по левую сторону, сидел командир башни у орудия и пулеметов, совсем юный боец.
Все трое молчали, каждый зная только свое, да и говорить было бы напрасной затратой сил, потому что самый громовой голос заглушало гулом мотора. В необходимых случаях пользовались телефонными наушниками.
Авдентов изнывал от жары и духоты, ворочался, чтобы отлепить от тела мокрое и горячее белье: кожаная куртка стесняла движения. Поскорей бы дойти до места и вылезти хоть ненадолго из этой броневой коробки, в которой тесно и телу и мыслям.
Странно, — последние дни он стал чаще думать о Марии, и чувства, незнакомые прежде, похожи были на раскаяние. Когда-то он много обещал ей, — и тогда все это шло от чистого сердца, а после… не выполнил и сотой доли обещанного… Порывая с ней, он думал, что не только ничего не теряет сам, но находит свободу, развязывает руки, чтобы легче было идти одному вперед. Отправив весной письмо, он опасался одного лишь, что она непременно потянется за ним, как чаще всего и бывает в жизни. Но Мария не писала больше, не «навязывалась» и только от своей сестры он получил одно-единственное письмо, на которое еще не успел ответить…
Командир легонько толкнул его в спину — это был знак увеличить скорость. Авдентов привычным движением сбавил газ, правой ногой спустил педаль, левой выключил сцепления, произвел перемену скоростей и дал полный газ. Все это заняло не более трех секунд, но показалось, что сделал он медленнее, чем следовало… Танк рванулся в лощину между двух каменных отрогов, повисших почти над головой.
Ветер разбил облака, — они текут в стороны, и в их разводьях светит уже бледная луна, горят мирные звезды — спокойные, равнодушные ко всему, что происходит на далекой от них земле, и всюду громоздятся хорошо видимые, суровые молчаливые горы, будто обремененные собственной тяжестью.
Передняя машина, дав предупредительный короткий гудок, нырнула вниз — и вот уже очутилась на середине неширокой речки; зеленоватая фосфорическая пена вокруг нее кипела, вздувалась.
Авдентов мгновенно захлопнул люк, — вода уже бурлит под ногами, гусеницы натыкаются на камни, скрежещут о днище, и весь корпус вздрагивает, кренится, гудит; вода, как чувствует Авдентов, доходит до уровня его плеча. Он привык к своей машине и, внутренне готовый к самым тяжелейшим испытаниям, верил в нее больше, чем в самого себя… Вода за стенкой опускается ниже, передняя часть корпуса лезет вверх, — и танк уже ползет на крутой каменистый берег. Теперь опять можно открыть люки.
На повороте Авдентов улучил минутку и взглянул назад. Следом за ним, на такой же скорости, мчалась третья машина, которую вел его приятель Степан Зноевский. Они дружили в институте, в один день защищали дипломные проекты, по окончании оба попали в одну часть, — видно, сама судьба оберегала их дружбу.
Вспомнив о друге, Авдентов подумал, что и здесь они должны выдержать экзамен, а этот экзамен оказывается труднее всех, что доводилось сдавать им прежде. Наугад он помахал рукой Степану.
Степан Зноевский — горячий и напряженный — сидел в своей тесной броневой коробке, куда едва-едва убиралось его плотное тело, и напряженно смотрел вперед, чтобы не наскочить на машину Авдентова. Бессонная, трудная ночь и тряска не вымотали в нем и малой части сил, а бешеная гонка в горах только прибавляли азарта. На ухабах его качало и било плечами о броню, а он ухмылялся, облизывал сухие губы и думал, что вот еще минута, другая — и он глаза в глаза увидит того, с кем дан приказ схватиться в поединке… Это была не игра, а строгий смотр готовности к обороне, необходимое перевоплощение, умение ощутить себя в обстановке решительных битв…