- В тюрьму?
- Город есть под Киевом. Правит там Рюрикович - Константин Константинович, - Иоанн длинно вздохнул. - Придется нам покупать изданные им Библии.
Пламя лизало бревна. Стены разъединялись и разваливались лепестками огненными. Оплыла крыша. Немцы спешили с водой, косясь на государя. Тот не запрещал тушить, зато толпа не подпускала немцев. Била их по щекам и в боки, вырывала шайки. Бомелий хранил невозмутимость.
- Слышал ли, государь, прошли по морю в Индию?
- Как не знать! Индии две.
- Из второй привезли земляные яблоки. Растут хорошо, дают пищи более хлеба.
Царя интересовали не картофель и не табак, а новости в государственном управлении. Бомелий оседлал одного своего конька:
- Вдовствующая французская королева-мать Екатерина Медичи успешно применяет яды в управлении государством. Умело устраняет вельмож неугодных. Поссорясь, меняет под короной головы сыновей собственных. Яды Медичи идеальны, ни цвета не несут, ни запаха.
- Не по твоему ли патенту?
Бомелий подчеркнуто промолчал.
- Что касается публичных казней, - продолжал он, - то папские суды изобрели аутодафе.
- Зверь невиданный?
- На главных площадях принародное еретиков сожжение. Зрелище впечатляющее, надолго удерживающееся в памяти и унимающее злые помыслы преступников намеревающихся.
Иоанн недобро засмеялся:
- А то мы в крестьянской простоте все режем да рубим! – добавил: - Нигде не найдешь, чтобы не разорилось царство, попами ведомое. Пример – греки сгубили Константинополь .
Колыхнул памятью митрополита Филиппа, осуждавшего опричнину: «Аще царство на ся разделится – запустеет… Мы убо, царю, приносим жертву Господеви чисту и бескровну в мирское спасение, а за олтарем неповинно кровь лиется христианская и напрасно умирают!» Склоняя ухо к Бомелию, внушавшего о новых изобретениях европейцев, Иоанн удалился. Лишь отпуская ученого, вспылил:
- Кабы были вы такие умные, не допустили бы о прошлый год бунта против венценосной сестры моей английской королевы Елизаветы. Едва удержала она трон от взбесившихся вассалов.
Бомелий растерялся осведомленности Московита. Иоанн же поил и допрашивал о любом пустяке моряков английских и иных приезжающих.
Простонародье подбрасывало в огонь разбросанные пожаром остатки стен и кровли лютеранской кирхи. Подобрав рясы, священники принесенными граблями и вилами подгребали уголья, дабы не перекинулся всполох на стоявшие рядом православные церкви. Иностранные гости купцы, послы, наемники опричного войска, числом до полутора тысяч, стояли молча. Испуганно или радостно звонили колокола, то ли провозглашая победу истинной веры над отступниками, то ли предупреждая глядеть за искрами и черным дымом, развеваемым над соборными крестами и кремлевскими башнями.
Если бы царь выглянул в окно и увидел единодушие народа, кидавшего доски, бревна, скамьи и лютеранские подсвечники в пламя, он мог бы удовлетворенно заметить, что не ошибся, когда в споре с Роцитой заметил: мы – единый род пчелиный, любой московит, будучи царем, на моем месте поступал так же.
Иван Андреевич Шуйский со старшим сыном Василием и Федор Федорович Нагой с братом Григорием принесли опричникам два мешка серебра. Не отваживались они повторять, что принесли подкуп в пользу дочери Нагого. Уклонялись от уколов за казненную Евдокию Нагую. Вот опять две сироты ее и Владимира Андреевича, Евфимия и Мария с братом в Старице растут. Крались Нагие к трону, не через Евдокию, так через младую Марию. Гремели серебряной монетою, то – подарки или поминки от бояр в опричное здравие.
Князь Вяземский высыпал внесенные деньги на стол. Опричники подошли, считали жадно, ссорились. Сгрудились черными птицами сгрудились, ворошили серебро с вытесненным всадником. Красные боярские кафтаны с широкими козырями на затылке с разрезами от пояса, обнажавшими полотняные порты и до блеска вычищенные сапоги, задранные горлатные шапки сжались в черном грозном море.
Пересчитав, опричники нашли по десять рублей на триста братьев, составлявших зерно опричных тысяч. Они уже знали о склонении государя к походу на Владимир и Суздаль, и потому желали большего. По пятьдесят рублей, меньшее – по тридцать. Опричники шумели. Внесли вино, разливали в кубки. Тянулось время между литургией и вечерней.
Из крика выходило как опричники решат, так и будет. Не откупятся бояре, жди скорого похода в их главные вотчины. Вот и человечек с доносом на измену знатнейших семейств уже объявился, до срока таится в Москве.
Ивану Андреевичу и Федору Нагому и без того жалко было от сердца отрываемых денег, а тут другая напасть. Ненависть вскипала в Иване Андреевиче. Не сдержавшись, тряся головой, выпалил:
- Чего строите из себя особых людей? Вот записали в ругательной сказке, мы, знать – ничто, а вы люди царевы верные, бессеребренники. Ты, Вяземский, по одному ли прозвищу князь? Не древнего ли звания? Вы, Басмановы, отец и сын, чего отказались от фамилии Плещеевых? Не ваш ли дед, митрополит, управлял церковью при Дмитрии Иваныче Донском? Не отец ли с посольскими поручениями ездил при Василии Иоанновиче? А ты, Малюта, отринул, что Бельский? Не ваши ли с моими дрались при младенце-государе? Не на первых ли местах и тепереча Бельские в Думе? Удобно, и в земщине ваши успели и в опричнине! Чего придуряетесь, кляня знатные роды? Молвите еще, что вы землю пашете! Настроение царя уловили беспородных привечать? Царский нрав прихотлив! Позор ваш в веках за нас, бояр, останется. Не сдержался, видя алчбу и горящие к деньгам глаза ваши, правду старик сказал. Хотите убить меня? Мои предки на Калке стояли. Горжусь, не таю. Не боюсь умереть. Вы же, скрипнет половица, страшитесь. Просите по пятьдесят рублей на человека? В могилу серебро с собой не положите! Ждите божьего суда, грядет!!
Иван Андреевич плюнул в лицо Федору Басманову, виня того в содомии: « Растя сына Петра, ты – женатый папаша сам мальчика из себя разыгрываешь! Заразителен пример!» Василий Шуйский не дерзал унять отца. Замер, трепеща. Лишь тянул отца за полу.
Федор Нагой гадал: пропали деньги. Новых они с бояр не соберут, а те, которые дали, бесполезно для дела у опричников останутся по крику Андреича.
Малюта–Скуратов швырнул в Ивана Андреевича кубком. Григорий Грязной и Федор Басманов схватили Шуйского за плечо, разорвали кафтан. Понукаемые Малютой, все лезли вцепиться Ивану Андреевичу в седины. Сбили шапку. Иван Андреевич не уставал проклинать трепавших. Умрет, но не уступит в злопамятстве.
Скоро неудачливых ходатаев вытолкали вон. Идя, Федор Федорович ругал обтрепанного Ивана Андреевича за несдержанность. Иван Андреевич Шуйский задыхался от старческой одышки и злобы. За ним едва поспевали гнусивший Федор Федорович Нагой с Григорием, Тому раскровенили щеку. Цел был лишь сын Ивана Андреевича – Василий.
Путь лежал мимо покоев царевичей, и Иван Андреевич, сбитый с дороги чувствами, влетел туда. В простые времена к царевичам входили без стука, только от предпоследнего русского царя установились телохранители. Царевич Иван с опухшим лицом полулежал на бухарских коврах в восточном халате. Две полураздетые девицы, надеявшиеся доступностью пробиться в милость, лежали у него на коленях. Чувственными наслаждениями выжатый до пресыщения, Иван кормил курв из чаши изюмом. В изголовье валялись разбросанными объемные духовные книги с серебряными застежками, в дорогих каменьях вокруг титула.
Бояре, до земли согнувшись, тут же пожелали царевичу доброго здравия. Иван Андреевич глядел на Ивана и с ненавистью думал: ежели умертвить отца и воцарить сына, не лучше боярам будет. Утром прибьет, вечером помолится. Яблочко от яблони недалеко упало.
В покои вбежал в белой льняной рубахе до пола младший сын царя Феодор. На предплечье его сидел обученный говорить скворец. Птица кричала: «Слава царю!» Феодор глупо смеялся, восторженно повторял за птицей слова, давал перебежать скворцу с одного плеча на другое. За Феодором Годунов нес птичью клетку.
Иван Андреевич опять подумал: вот Феодор был бы удобнее знатным родам. Заметив Бориса, царевич Иван тут же послал его за переменным платьем. Годунов поставил птичью клетку и вышел. Бояре потоптались за ним.