Главным невещественным товаром, который опричники везли государю, были люди – иностранцы. В количестве до пятидесяти душ они густо усеяли верха тканых поставов, бочек и коробов. Съежились черными воронами в своем иноземном платье. Не знали русской зимы, декабрьскую оттепель приняли за лютый мороз. Тут были папский нунций и три легата, два лютеранских пресвитера и один кальвинист, те и другие ехали наставлять московских еретиков на путь истинный. Легкие английские послы, имперские и голландские доктора и аптекари, четыре ювелира, шесть брабантских портных, бархатников, столько же рудознатцев, привлеченных вестью об открытии серебра под Вычегодском, оружейники, знатоки «огненных» снарядов, наемники, корыстолюбиво мечтающие о значительном жаловании российских полковников, часовщики, медники, канительщики и каменщики. В основном, авантюристы, опустившиеся феодалы, младшие дети дворянских и бюргерских фамилий, чернь, выдававшая себя за людей значительных. Изборожденным резкими морщинами лицом, сильной сутулостью, скошенным плечом, постоянным пришепетыванием, ведя нескончаемый диалог с самим собой, выделялся серой пелериной или плюшевым бурнусом с капюшоном, накрывавшим по острый нос, под которым топорщились скверные усики и ходившие в такт губам мелкие зубы. Это был врач, чернокнижник и астролог, заботиться о сохранности которого Василий Грязной предупреждал особо.
Матвей думал, что курит астролог, но искры только летели мимо лица Бомелия. Трубка дымила из-под берета сидевшего рядом другого «немца».
- Надо ему сказать, что государь у нас за табак голову рубит, - заметил Матвей, резко натягивая вожжи. – Как звать тебя? – спросил он иностранца.
Иностранец не знал языка русского, не отвечал, улыбался и продолжал курить. Потом сказал:
- Зенке.
Матвей повысил голос и членораздельно попросил, чтобы Зенке бросил курить. Тот ничего не понял в русских словах, произнесенных и по слогам, или делал вид, что не понял.
Дым шел на сидевшего рядом Бомелия. Он, казалось, ничего не замечал, занятый размышлением. Из кожаного мешка достал астролябию и секстант, поочередно стал направлять их на ближайшую звезду, мерцавшую под месяцем в тени набегавших облаков.
Свет луны, схваченный трубой, отразился в двух зеркальцах, пробежал по лицам дяди и племянника. Матвей вздрогнул, Якову стало не по себе:
- Оставь к бесу. У царя с иноземцами особый счет. На них отдельная расправа.
- Надо б обоз осмотреть, табак выкинуть, - согласился Матвей. – Доктора они, доктора, а кто, как не они, французскую болезнь нашим бабам завез?!
Матвей и Яков пришпорили лошадей, уверившись, что если аптекарю Зенке и отрубят голову, то за дело.
Зычный голос Матвея пресек избиение прибившейся собаки. Не то, чтобы Матвей жалел, а не любил непорядка. Сердобольный Яков спрыгнул с лошади и на вытянутые руки, не пачкаясь, взял пса, унести от мучителей. «Полкан», - обозвал собаку ласково.
Матвей нахлестал плеткою по плечам и головам иных послухов, увлекшихся жестокой забавой. Тыкать пса пикой, куда как весело!
Собака жалостливо скулила, совалась теплым носом в озябшую ладонь Якову. Была она беспородной, не из тех, из-за границы ввезенных, с которыми охотилась да ласкалась знать.
Сизым хлябким утром Матвей вывел обоз из Ивангорода. Не успели отъехать от города, как огибая гору и город, вдруг потекла к опричникам огненный факельный поток всадников. Стальные доспехи отражали зажженный свет. На головах вострились булатные ерихонки. Всадников предварял тонко скроенный рыцарь. Шлем на голове был с золотой насечкой, правил юноша серебряной уздой, в шишаке его блестели крупные драгоценные камни. За плечами свисал белый плащ с нашитым алым крестом. На шлеме и сбруе развивался плюмаж с кантом из страусиных, павлиньих перьев. Подле рыцаря шпорил лошадь церковник, благородного вида низкий пожилой мужчина, в сером иноземном кафтане с тугим белым воротничком, проглядывавшем из расхристанного ездой теплого зимнего плаща. На голову плотно его была напялена круглая шляпа. Крест у пастора не замечался.
Всадники ехали с пристегнутыми набородниками, опущенными железных носами, со стальными зарукавьями, наколенниками, наручами, в накинутой от шеи к плечам панцирной сеткой – бармицей, то есть в полном воинском облачении. Рыцари не выставляли ни пик, ни мечей. У седел их мирно качались притороченные щиты. Никто не проявлял враждебности. В знак дружелюбия командир скакал, подняв раскрытую в большой перчатке руку. Но шумный конский топот, факелы, грозное вооружение готовых моментально изготовиться к бою иноземных воинов заставили остеречься московитов.
Послухи встали петлей вдоль обоза. Уже передавали господам копья и мечи. Опричники напряглись, пожалели, что, избегая неудобств, везли защитный доспех в телегах. Они вытянулись в стременах, локтем подтащили колчаны.
С рыцарями был толмач из эстов, сносно знавший по-русски. Выступив вперед, он пояснил, что государевых людей приветствует московский союзник, брат датского короля, владетель большого островного епископства Эзельского у берегов Эстляндии. Чем меньше земли имелось у Магнуса, тем с большим достоинством он держался, рассчитывая в бесконечной Ливонской войне русской доблестью сделаться королем всех остзейских земель между Московией и Балтикой. Благородство осанки Магнуса, славно удерживавшего бившегося под ним длинноногого жеребца, юный срывающийся, но чистый голос, отрывисто произносивший простые, но непонятные русским слова, приятное пресыщенное лицо, выдававшее человека, привыкшего с малолетства подчинять, не подчиняться, приковали к себе взгляды любопытных опричников. Магнуса купали взорами. Любая деталь доспеха, платья, поворот головы крепко закладывались в память, дабы послужить предметом дальнейшего подробного и неоднократного обсуждения. Спутники его, отдельно духовник, удостоились чуть меньшего внимания. Видя, что его не понимают, Магнус рассмеялся, вызвав улыбки русских. Чутко определили: перед ними юноша незлой, но капризный. Обаянием Магнуса обоюдное недоверие русских и датчан рассеялось. Добрым смехом принц располагал к себе. Он взялся общаться через эстского толмача, подтвердив: рыцарский отряд лишен супротивных целей. Опричный обоз Эзельский правитель дожидался для передачи русскому царю особого письма. По знаку Магнуса письмо дали Матвею как опричному пятидесятнику. Пакет вощеной бумаги с размашисто выведенной надписью, львиным гербом на красной сургучной печати. Лев не сумняшася держал шар. Сложилось мнение: земля округлая.
Магнус звонко крикнул, подавая приказ. Войсковая труба разнесла трель тому, кто не слышал. Всадники стройно развернулись и полетели прочь, дружно ударяя копытами рослых скакунов, трепля плюмажами шлемов под поднятыми факелами. Матвей заворожено смотрел им вслед.
- Раскрасавцы!.. Ты видел, какие у них кони? Не чета нашим недокормышам. Даже мой Беляк ростом не взял.
- Боюсь, что это и все датское войско, - покачал головой Яков. – Разве что не числом, а уменьем они возьмут.
- Ты прав. Маловато союзников у государя, - согласился Матвей. Повертев, он надежно спрятал письмо запазуху рядом с первым письмом - из Англии.
Новгорода рассчитывали достичь в три дня. Последняя ночевка состоялась на гостеприимном дворе, принадлежавшем новгородскому купцу Собакину. Это был большой двухэтажный деревянный дом, покрытый ровною соломою. Частокол окаймлял его и яму – станцию, по перемене лошадей, где содержалось их до десятка с пятью кибиток. Дом купца стоял в середине небольшой деревни. Жители ее промышляли извозом, огородами и посевами на три поля. Огромная часть земли не возделывалась и была покрыта затвердевшей землей, где жухлый сорняк стоял в пояс.
При въезде в деревню Матвей и Яков сразу заметили неладное. Крыши иных домов, включая странноприимный дом, были опалены. Пожар едва успели потушить. В воздухе витал запах свежей гари. Валялось дреколье, которым сбивали пламя. Брошенные шайки лежали у порогов.
Разыскали пару одетых в рваные сермяги холопов. Они и рассказали о происшедшем. В полдень в деревню пожаловала пешая ватага скоморохов. Обносками и пестрядью доставшихся по случаю кафтанов и шуб они напоминали совершенных бродяг. Злыми голодными лицами от тех не отличались, а способом добывания житого превосходили значительно.