N рассказал о своих сложных и запутанных семейных отношениях, приведших его в Кронштадт. Батюшка внимательно выслушал, прочел молитву. N показалось, что батюшка уже все знает и знает, каков выход из создавшегося положения. Сердце по-детски раскрылось и размягчилось, как воск, и невольные слезы сдавили горло, мешали вырваться в словах накипевшей признательности. В заключение своего краткого собеседования Иоанн крепко поцеловал его в лоб и промолвил:
— Спасибо за доверие, голубчик!.. За доверие спасибо!..
Бедные соседи! Как они истомились в ожидании своей очереди встречи с батюшкой… Когда Иоанн произнес свое заключительное слово громко и отчетливо, стул, баррикадировавший соседнюю дверь, задвигался, половинки двери как-то жалобно заскрипели и с шумом распахнулись. На пороге стеснилась многоголовая разноголосая толпа, жадно следившая за малейшим словом и движением отца Иоанна.
— Батюшка… скоро ли к нам? — вырвался из толпы женский вопль.
Иоанн встал, встряхнул головой и прошел в общую горницу. Начался молебен. Толпа так стеснилась вокруг священника, что совершенно его и видно не было. Когда молебен окончился и поверх голов молящихся показалась знакомая рука с кропилом и стала кропить вокруг святой водой, толпа задвигалась, плотнее сжимаясь кольцом вокруг батюшки. Тому пришлось отступить в противоположный угол комнаты.
— Ну, зачем так?.. Ну, пустите! — кротко протестовал отец Иоанн.
Но ничего не помогало, и давка только усиливалась: одна баба пихала ему какие-то письма «из губернии, от болящих сродственников»; другая — рублевую бумажку на помин души какого-то Кондратия, вероятно, покойного мужа; третья, по видимости торговка, для чего-то совала целый узел с яблоками… Но вот вперед выступила хозяйка, бесцеремонно расталкивая баб и ласкательно приговаривая: «Милые, так нельзя! Так даже совсем невозможно!.. Дайте батюшке передохнуть! Дайте дорогому хоть чашечку чаю выкушать!» — Она протиснулась к батюшке, осторожно взяла его под локоть и провела до чайного стола. Псаломщик тем временем отбирал у баб письма и деньги и расспрашивал у каждой, в чем дело.
Над головами богомольцев проплыл кипящий самовар — и чай налит. Но не тут-то было. Едва отец Иоанн поднес чашку к своим губам, толпа, охваченная новым порывом, шарахнулась в его сторону и чуть не опрокинула чайный стол. Отец Иоанн тотчас же поставил чашку обратно, мигнул псаломщику и стремительно направился к выходу. Разумеется, толпа бросилась за ним следом, через кухню и коридор на луговину двора, где у ворот дожидались отца Иоанна одноконные дрожки.
Боже мой, кого тут только не было! Весь просторный двор был заполнен людьми, начиная от барынь с плюшевыми ридикюлями и шляпками и кончая кучкой полуголых и испитых бродяг, совершенно свободно прохаживавшихся перед воротами. Эта кучка босяков оставляла глубокое впечатление. Невольно чувствовалось, что все эти отверженцы мира, едва осмеливающиеся показать на свет божий свои нищенские лохмотья и прячущиеся в другое время в отдаленных и темных закоулках, здесь, под рукой отца Иоанна, как бы сознавали себя равными братьями по Христу, и в их исподлобья сверкавших глазах улавливалась радостная искорка мимолетного торжества.
Нечего говорить, что добраться Иоанну до своего экипажа было не так-то легко. Наскоро благословляя народ, оделяя мелочью протиснувшихся к нему бродяг, отвечая бегло на сыпавшиеся на него со всех сторон просьбы и вопросы, очутился он, наконец, около дрожек. Молодой псаломщик, сопутствовавший ему, ловким движением подхватил батюшку и усадил в дрожки. В мгновение ока он очутился на дрожках сам и, крепко обхватив Иоанна ввиду волновавшейся вокруг толпы, крикнул кучеру: «Пошел!»
Этот быстрый маневр, однако, не помешал взобраться на дрожки и усесться в самых ногах отца Иоанна какому-то горбатому бродяжке с оторванным воротом, и уцепиться сзади за сиденье дрожек какой-то плачущей бабе в раздувавшейся красной юбке. Лошадь рванула, толпа отхлынула… и пролетка с отцом Иоанном, молодым псаломщиком, ободранным бродягой и плачущей бабой исчезла из глаз публики…
Ближайший пароход в Петербург отходил через полчаса. Мешкать было некогда. N расплатился с хозяйкой и, собрав свои пожитки, вышел из дома. У ворот его нагнала Феодосия Минаевна, вызвавшись донести саквояж до первого извозчика. Проходя по совершенно пустынному теперь переулку, он невольно остановил глаза на знакомом оконце, принадлежавшем скромной квартирке кронштадтского пастыря.
— Вы не знаете, где теперь отец Иоанн? — полюбопытствовал N у Феодосии Минаевны.
— Теперича он молебствует в гостинице, у одного приезжего генерала.
— А затем куда едет?
— Затем отслужит молебна два-три «у городских» и отъедет на пароходе в Рамбов (Ораниенбаум).
— А из Рамбова — в Петербург?
— Из Рамбова — в Петербург.
— А когда же он вернется обратно?
— Да часу во втором пополуночи, не ранее. А только беспременно вернется, потому он служит завтра раннюю обедню в церкви Дома трудолюбия.
— Да полно, Феодосия Минаевна, уж спит ли отец Иоанн?.. Право, что-то не верится!..
Феодосия Минаевна как-то загадочно усмехнулась:
— Ну, вот уж этого никак нельзя определить… Это как когда придется. У него, знаете, совсем особый сон, как говорят промеж народа, — «сытый сон». Другой раз сидит со своими мыслями на пароходе, вдруг закинет голову и так с полчаса крепко-накрепко заснет… Да что вы думаете? И тут-то дорогому батюшке не дадут покоя. Зачнут ходить около и шепчут: «Батюшка заснул! Батюшка спит!..» А вот как раз и извозчик едет к нам навстречу, — неожиданно заключила Феодосия Минаевна и бросилась вперед торговаться.
Через четверть часа N уже был на пароходе. Еще немного, и полоска воды, все возрастая и возрастая, оставляла позади прожитый день в Кронштадте, необычные встречи и впечатления… N стоял на верхней палубе. «Я уезжаю из Кронштадта, — думал он. — О, как жалко-грустно расстаться с ним! Покидаю уголок благословенный — еду на страну далече… и буду снова объят суетой мирской… О, да не погибну, Господи, в волнах житейского моря!»
…Знал ли отец Иоанн о «бизнесе» вокруг него и его имени? Конечно! Он даже не однажды делал попытки убрать особо «зарвавшихся» или даже отказывался посещать те или иные странноприимные дома и квартиры. Но… либо за тех и за других вступались близкие к нему люди, которым он не мог отказать, и всё возвращалось на прежнее место, либо взамен изгнанного «хищника» приходил другой, не менее жадный. Сам отец Иоанн, касаясь этой темы, не однажды говорил: «Хорошо, я откажу тем, которые меня теперь окружают. Я их прогоню, что ж, я лучше сделаю? Конечно, нет — ведь, «эти» уже нажились благодаря моему имени, а те, которые придут на их место, будучи беднее этих, начнут торговать… и с народа еще больше будут таскать».
Чтобы привнести хоть какой-то порядок в дело организации паломничества, Иоанн в мае 1891 года заложил Странноприимный дом. По его мысли, учреждение это должно было предоставлять пристанище в первую очередь тем бедным людям, что приезжали в Кронштадт к нему за молитвой и советом. А их число по мере того, как слухи о необычности служения Иоанна, о чудесах и исцелениях, свершаемых по его молитве, распространялись по стране, все возрастало.
Действительно, литургические действия Иоанна отличала новизна. Он сам часто причащался и настаивал, чтобы также поступали и верующие. Для участия в службе с ним он непременно приглашал приезжающее к нему духовенство. Алтарь при этом был доступным и для них, и для некоторых мирян. Сохранилось множество рассказов очевидцев о его служении, которое отличали: дерзновенная манера произносить возгласы; одушевленное чтение канона на утрене; расширение текста евхаристических молитв. Иоанн делал вставки в священнические молитвы Служебника: в просительные ектении, после прочтения Символа веры; в евхаристический канон, перед причащением. Он просил Бога о нищих, о сирых, об убогих, обо всех страдающих, о всех просивших его молитв, особенно молился за молодежь, об утверждении в вере соотечественников, о присоединении отпавших от православия, о невежественных людях, пребывающих в различных заблуждениях и расколах. И это было удивительно, поскольку Иоанн Кронштадтский, будучи человеком строго консервативных взглядов, допускал то, на что не дерзали и самые смелые реформаторы литургической жизни!