– Если честно, я об этом не задумывался.
– А ты задумайся, – посоветовал Федя.
– Ладно, задумаюсь. Но тогда я спрошу тебя, как Лепорелло Дон Жуана: выходит, твоя религия – арифметика?
– Может быть, так, – сказал Федя. И, подумав, добавил: – А может, и совсем не так.
Он принялся за починку своего старого ботинка, а я пересел поближе к свету и принялся читать Библию.
Поначалу я воспринимал написанное там как собрание сказочных историй, где главным был лысый седобородый старичок в белом хитоне. Ну, как у Жана Эффеля. Его поступки определялись слоганом: “Кто существует только для себя, тот не существует”. Но уже через минуту понял, что Библия – это стихи. “И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один”. Но было много непонятного. Например, в шестой главе я прочел: “В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, когда сыны Божьи стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди”. Однако сразу за этой фразой следовало: “И увидел Господь, что велико развращение человека на земле и что все мысли и помышления их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем”. Как это понимать? Сильные славные люди, а все их мысли и помышления зло? Может быть, речь идет о единстве противоположностей?
Мои глубокие размышления прервали соседки по дому, которые позвали нас с Федей пить чай.
А на следующее утро мое религиозное воспитание неожиданно продолжила бабуля, хозяйка дома, где мы жили.
Бабуле было лет шестьдесят пять, не больше, но нам она казалась глубокой старухой. У нее был сын по имени Петя, в прошлом моряк дальнего плавания, который появлялся в доме, только чтобы стрельнуть у меня или Феди полтора рубля на маленькую. С деньгами у нас были проблемы, но мы никогда ему не отказывали, тем более что он деньги отдавал вовремя и в благодарность артистично рассказывал (или, как говорят моряки, травил) какую-нибудь историю из своей морской жизни. Например, как в Вене он заказал яичницу из пятнадцати яиц, а официант у него спросил: “Сколько вам вилочек принести?” – и услышал ответ: “Одну”. Обескураженный официант отошел от стола и еще дважды возвращался с этим же вопросом. А потом из кухни выскочили все официанты посмотреть, как русский обедает.
Старая мать его в то утро зашла в нашу с Федей комнату с просьбой, которую обратила персонально ко мне:
– Ты вон какой черный. Тебе, верно, ничего не стоит гуся зарезать.
Ни гуся, ни кого другого я зарезать не мог, но ей казалось, что я больше подхожу для этой миссии, чем рыжеватый Федя. Спорить с ней я не решился, все-таки хозяйка, и втроем – Федя, бабуля и я – мы вышли во двор дома.
Стоял ясный декабрьский день, снег искрился на солнце, и царившая вокруг благодать не настраивала на предстоящее убийство. Но бабуля сгоняла в амбар и притащила обреченного на смерть гуся, а также топор, который сунула мне в руки. Я ужаснулся и уже готов был позорно бежать куда глаза глядят, но, к счастью, Федя понял мое состояние. Он забрал у меня топор и легко разрубил пополам длинную шею гуся, не пролив, к моему удивлению, ни капли гусиной крови. После этого мы с Федей вернулись к себе в комнату, однако бабуля появилась у нас снова. На этот раз ее почему-то интересовала наша религиозная идентичность.
– А скажи-ка мне, Федя, ты крещеный аль нет? – строго спросила она.
Федя не удивился вопросу и спокойно ответил, что да, он крещен.
– А ты, – обратилась она ко мне строго, – ты крещеный?
– Я нет, некрещеный.
– Так ты в Бога не веруешь? – удивилась она.
– Не верую, – засмущался я.
– Образованный очень? Тогда скажи: почему святая вода полгода на полке стоит и не портится, а простая через неделю тухнет? Или вот яичко освященное. Полгода не портится, а обычное, сам знаешь, долго не пролежит.
Ответить мне было нечего, и она продолжила:
– В Бога, говоришь, не веришь. А перед смертью попа не позовешь? А то у нас тут один партейный помирал, так перед смертью заявил жене: “Вокруг врут, обманывают, когда говорят, что Бога нет. Не зови ко мне ни друзей, ни врачей, а позови батюшку”. Батюшка его и причастил. Что скажешь на это?
Мне опять нечего было сказать, и бабуля ушла, но свою миссионерскую деятельность решила продолжить.
Однажды придя с завода, мы с Федей обнаружили над моей кроватью икону.
– Что это? – удивился я, когда ее увидел.
– Икона Николая Угодника, – объяснил Федя.
Он, казалось, воспринял ее появление у нас как должное.