Некоторое время молчали. Первым заговорил Рудаков:
— Музыкантов сволочь. Я ему ребра поломаю еще до следствия…
— Не надо. Привлекут за хулиганство, — Кузьма попробовал улыбнуться, но лицо не слушалось.
— Он говорил, что там какая-то секта. ИПЦ называется. Что это за ИПЦ? Я у него так ничего и не понял.
— Истинно Православная Церковь. Изуверы. Советскую власть ненавидят. Я о ней давно слышал, а тут впервые увидел…
— А за что же они старушек убивают?
— Они и церковь ненавидят. Провоцируют, чтобы народ туда не ходил… Ладно, потом поговорим, смотри внимательнее. Сейчас начнется операция. Если Ефим думает уходить, то появится минуты через три. — Кузьма начал раздеваться.
— Ты что, с ума сошел! И не думай, — остановил его Рудаков. — Я сам с ним справлюсь. Все равно на веслах нужно кому-то сидеть. Да и куда он уйдет от шлюпки? Тут мы хозяева. А там пограничники!
Рудаков нацепил маску, поправил на поясе нож, и они поменялись местами. На море стоял утренний штиль. Вода была гладкой, как замерзшая лужа. Кузьма подгреб к самому проходу и остановился над ним, придерживаясь рукой за скалы. Рудаков, перегнувшись через борт, всматривался в воду. Вдруг он, оттолкнувшись ногами, поднялся в воздух и почти под прямым углом врезался в воду. Кузьме было видно, как он подплыл к темному пятну. Кузьма склонился к самой воде. Видеть стало лучше.
Легкий, подвижной Рудаков кружил вокруг Ефима, одетого в прорезиненный костюм. Оба в рунах держали ножи. Рудаков выскочил на поверхность и глотнул воздуха. Левая рука кровоточила у плеча, Не успел Кузьма вымолвить и слова, как он нырнул вновь. Приблизился к Ефиму. Изогнулся всем телом, взмахнул рукой и устремился вверх. Буквально через две-три секунды его голова показалась на поверхности, и он, навалившись грудью на корму, перекатился в шлюпку.
— Все… Перерезал дыхательную трубку… Сейчас он и сам пожалует.
Рядом с бортом стали вулканизировать громадные пузыри, и через несколько секунд над водой показался Ефим, жадно хватающий воздух открытым ртом.
Увидев в лодке Кузьму, Ефим замер с открытым ртом и стал медленно уходить под воду.
— Удивился… — зло выругался Рудаков.
Когда Ефим снова всплыл, Игорь поманил его рукой:
— Иди сюда. Вздумаешь удирать, ей-богу, веслом огрею. Уж я не откажу себе в таком удовольствии. Будь уверен!
Ефим подплыл и стал карабкаться в шлюпку, но ему мешал акваланг.
— Сними станционное имущество и давай сюда. Сам потом залезешь…
Ефим отстегнул ремни акваланга и протянул его Рудакову. Тот бережно уложил аппарат на дно шлюпки рядом с собой и кивнул Ефиму:
— Забирайся с кормы. И сиди там!
Кузьма пересел на нос и плотнее закутался в бушлат. Рудаков выгреб мористее, подальше от камней, и развернул шлюпку к пограничному катеру, с которого уже спускались два аквалангиста.
— Глупо как-то все, — сказал Рудаков и щелчком отбросил окурок сигареты; роняя искры, он описал красивую дугу и упал в море.
Кузьма отнял от глаз бинокль и удивленно взглянул на Рудакова.
— Что глупо?
— Только сошелся с человеком, только полюбил его, и надо прощаться. Ты хоть писать-то будешь?
— Не задавай дурацких вопросов.
— А что, если я приеду к Меньшикову и скажу, что хочу у вас работать?
— Не знаю… — Кузьма пожал плечами. — Учиться надо. Но в общем-то возможно. Ты ему нравишься. Только так это не решается. Это не просто работа. Это дело. Дело на всю жизнь. Подумай…
— Так я же и хочу на всю жизнь. Значит, сходим к Меньшикову, а то я один боюсь.
— Сходим. Я ничего не обещаю, но сам знаешь — всякое бывает… А Меньшикову ты нравишься. Он мне сам говорил.
— Эгей! На вышке! — раздался снизу голос старшины катеров. — Катись вниз, как по тревоге. Прощальный ужин готов! И ящик пива тоже! Мои бегемоты уже откупоривают бутылки!