– Отстань от меня! У меня живот болит!
– Опять ел иранский плов, балда?
– Ел, – со вздохом признался Мадхубала.
– Зачем?
– Что поделаешь, сегодня я вычистил только четыре пары ботинок.
Второй мальчик, который казался старше всех – на его верхней губе и подбородке уже пробивался темный пушок, – почесав нос, обратился к Мадхубале:
– Ступай, Мадхубала, побегай вокруг площади. Вставай, вставай, я тоже пойду с тобой. После двух кругов живот перестанет болеть.
– Да отстаньте вы от меня!
– Вставай лучше сам, а то я подниму!
– Право, Кокку, оставь меня, мне уже лучше!
– Вставай, говорю, подлец, ты нам только песню портишь!
Кокку поднял Мадхубалу и потащил его к площади. Сидевший рядом со мной мальчик сказал, почесав в затылке:
– Черт знает что получается, поешь иранского плова – плохо, не поешь – тоже плохо!
– Что ты говоришь, брат? – вмешался я. – Иранский плов очень вкусная штука, как может от него болеть живот?
Все мальчишки покатились со смеху. Один из них, на котором была изорванная в клочья рубашка и короткие штанишки и которого, как я еще раньше слышал, называли Кульдип Каур, сказал, обращаясь ко мне:
– Да ты, видать, никогда не ел иранского плова?
И, расстегивая пуговицы на своей рубашке, он рассказал мне, что иранским пловом они попросту называют объедки, которые покупают в иранском ресторане. В те дни, когда у мальчиков бывало мало клиентов и им не удавалось заработать достаточно денег, им приходилось есть иранский плов. Все, что остается за день на тарелках посетителей – кусочки мяса, рис, хлеб, кости, объедки овощей и фруктов, – повар собирает в отдельную посуду и варит адское кушанье, которое продает по две анны за порцию. Эту стряпню называют иранским пловом.
– Даже самые бедные люди в нашем квартале не едят его, – сказал Кульдип Каур, – однако повар все же продает в день по нескольку порций. Больше всего этот плов покупаем мы, а также мальчишки, подгоняющие такси прохожим, торговцы старой мебелью, строительные рабочие и безработные.
– Почему тебя зовут Кульдип Каур? – спросил я мальчика.
Кульдип Каур, который уже успел снять с себя рубашку и теперь, растянувшись на траве, с наслаждением поглаживал свой черный живот, услышав мой вопрос, принялся хохотать. Потом, оборвав смех, сказал одному из мальчиков:
– Принеси-ка мой ящик!
В ящике Кульдипа лежали принадлежности для чистки ботинок. На каждой коробочке с ваксой была наклеена картинка, изображающая Кульдип Каур.
– Покажи ему свой, – сказал Кульдип, обращаясь к другому мальчику.
На крышке коробочек этого мальчика были наклеены фотографии киноактрисы Наргис, вырезанные из газет и журналов.
– Вот этот балда называется у нас Наргис, вот этот – Нами, а этот Зария. Мы все, сколько тут нас есть, наклеиваем на свои коробочки с ваксой фото какой-нибудь кинозвезды и называемся ее именем.
– Зачем?
– Да затем, что идиотам-клиентам это нравится. Мы им говорим: «Сахиб, кого вы предпочитаете: Наргис, Нами, Зарию, Мадхубалу?» Какая артистка ему больше по душе, того мальчишку он и зовет. Ну, например, одному нравится Наргис, другому Мадхубала… Нас всего восемь человек, и мы все сидим здесь на автобусной остановке возле станции Чёрч Гейт. Наши дела идут неплохо, да и работать так интересней.
– А полицейский ничего не говорит, что вы здесь сидите напротив иранского отеля? – спросил я.
– А что он скажет, подлец? Мы платим ему за это!
И за то, что спим здесь, – тоже платим! – горячо воскликнул Кульдип Каур.
Он лежал на спине, но теперь вскочил и, щелкнув пальцами, сделал вид, что подбросил что-то в воздух. Потом он схватил воображаемый предмет, разжал руку, но она была пуста. Он улыбнулся и, не говоря ни слова, снова опрокинулся на спину.
– А я знаю, – сказал мне Наргис, – ты чистишь ботинки в Дадаре, правда? Мне кажется, я видел тебя около отеля «Низдан».
– Да, – сказал я. – Пожалуй, до некоторой степени я тоже чистильщик.
– Как это, до некоторой степени? – вмешался Кульдип Каур. Он сел и пристально уставился на меня. – Что ты темнишь, идиот, говори прямо, кем ты работаешь?
Он назвал меня идиотом, но я не обиделся. Наоборот, я был польщен. В устах этого мальчика грубое слово «идиот» приобретало иной смысл. Я воспринял его как дружеское обращение и понял, что мальчики принимали меня в свою среду.
– Видишь ли, – сказал я. – До некоторой степени я действительно чистильщик. Только чищу я не ботинки, а слова. А иногда и лица и даже старую грязную кожу. Я очищаю ее от грязи и смотрю, что у нее там есть в заплесневелых уголках.
– Перестань темнить, сука! – в один голос закричали Наргис и Нами. – Говори прямо, кто ты?
– Меня зовут Башан, – сказал я. – Я пишу рассказы и продаю их в газеты.
– О, так ты бабу! – воскликнул Нами.
Нами был самым младшим из мальчиков, но его мордашка была живой и смышленой. И так как он продавал газеты, я вызвал у него живой интерес.
– В какую газету ты пишешь? – спросил он, подсаживаясь ко мне поближе. – В «Фри пресс», «Сентрал Тейдж» или в «Бомбей Кроникл»? Я знаю все газеты!
– Я пишу в «Шахрах», – сказал я.
– «Сахрах»? Это что еще за газета?
– Она выходит в Дели.
– В делийской типографии? – У Нами широко раскрылись глаза.
– И в газете «Красивая литература», – сказал я, желая произвести на него еще большее впечатление.
– Что ты сказал? – захохотал Кульдип Каур. – «Вшивая литература». Ха-ха-ха! Послушай, Нами, советую тебе изменить свое имя и с этого дня называться «Вшивая литература». Замечательное имя! Ха-ха-ха!