— Невозможно! Человек не может быть без идей…
— Но вы же крокодил! — сердито сказал Левитан. — Как же мне теперь быть?.. Бросить?
— Бросить.
Художник не был столь сдержан, как Чехов, и тот предусмотрительно бросился разнимать спорящих.
— Как же он бросит живопись? — сказал он со смехом. — Нет! Исаак хитрый, не бросит. Он медаль в Училище получил? Получил… Теперь Станислава ждет.
Но спор все-таки продолжался.
— Какая же идея, если я хочу написать сосны на солнце, весну?!
— Позвольте, сосны — продукт, понимаете? Дрова — народное достояние.
— А мне противно, когда рубят дерево… Они такие же живые, как и мы, на них птицы поют. Они — птицы — лучше нас. И не могу же я думать, когда пишу лес, что это — только дрова!
— А почему это птицы лучше нас? — вдруг взъярился один из студентов. — Позвольте!
— Это и я обижен, — комически воскликнул Чехов. — Изволь доказать, почему.
Костя Коровин беззаботно наслаждался этой схваткой и чуть свысока, по добродушно жалел противников Левитана за то, что у них не было простоты и способности отдаться счастью вот этой, напоенной солнцем, еще трепещущей в руках и уже вырывающейся из них, вот-вот готовой кануть в прошлое минуты.
Вот и кукушка в Сокольниках не то ведет счет этим уходящим мгновениям, не то пророчит, сколько еще впереди.
Тоненький и хрупкий бельчонок во все глаза испуганно смотрит на проходящих с дерева и тоже вот-вот стрелой ринется в гущу ветвей.
Если бы Костя был наедине с Левитаном, он, может быть, признался бы ему, что этот пугливый, но пока что позволяющий любоваться собой зверек похож на доверившуюся тебе женщину. Надолго ли? Вот-вот что-то заподозрит… и исчезнет.
Но разве можно сейчас говорить о столь безыдейных вещах!
грянули вдруг студенты, тоже проникшиеся, конечно, по-своему окружающей благодатью, —
А где же бельчонок? Ах, чтоб им…
И Коровину вдруг вспомнилось, как они компанией гуляли в Петровском-Разумовском и залюбовались старым дворцом. Коровин бурно восторгался, а Чехов, кашлянув, сказал:
— Да, вся жизнь должна быть красивой. Но у красоты, пожалуй, больше врагов, чем даже было у Наполеона.
Спор постепенно сник и вскоре совсем прекратился. Потом, выйдя из лесу, недалеко от железной дороги пили чай. А рядом недобро поглядывала компания приказчиков-охотнорядцев.
— Вы, студенты… — невнятно задирался один.
— Не лезь к им… — вяло выговаривал другой. — Чево тебе… Мож, они не студенты… Чево тебе…
Для них вся молодая компания была на одно лицо, и так хотелось разбить его в кровь, увидеть на нем испуг и смятение вместо задумчивости и тайной веры в себя, в будущее…
Не потому ли, что вдруг прикоснулся к чему-то несравненно более страшному, чем все «художественные» распри, Чехов сказал Левитану и Коровину, после того как они распрощались со студентами:
— А что? Будут отличными докторами… Народ они хороший. — Но не удержался и прибавил: — А идей — полно, прямо на зависть.
В 1881 году Левитан получает от Училища серебряную медаль за рисунок и в поощрение денежную субсидию для поездки на Волгу.
Волга! Колыбель некрасовской поэзии! Край, из которого Репин вывез своих бурлаков! Чем одарит он нового паломника?!
Но все внезапно рушится: сестра Левитана, Тереза, тяжело заболевает. Трудные годы сказались — у нее чахотка. Вместо волжских просторов художник снова оказывается в Останкине, где он снял для сестры дачу.
В минуту упадка духа он мрачно смотрит на окрестности, как больной на надоевшие ему обои возле кровати. Но это — в минуты упадка. А вообще он работает столько и с таким рвением, как будто боится, что попал в какой-то экзотический край, пробудет там недолго и не успеет написать все, что его поражает вокруг.
Быть может, нечто подобное и впрямь подгоняет художника: сегодня — Тереза, завтра — он сам…
Товарищи по мастерской и раньше поражались, что, в то время как они во время прогулок с Саврасовым долго не могли выбрать место, удачную точку, Левитан обычно пристраивался работать чуть ли не у первого куста.
Теперь же они посмеиваются, что, если Левитан станет знаменитостью, это время войдет в его биографию как «останкинский период». Шутка сказать, три лета он проводит здесь.
Весной 1882 года по Училищу разнеслась весть о том, что Саврасов уволен. Его уже давно не видели в классах. Он скрывается от учеников, и временами доходит слух, что видели, как он продает за бесценок свою очередную картину.