Впоследствии Нестеров, рассказывая о своих отношениях с Товариществом передвижных выставок и «Миром искусства», писал, что они с Левитаном «понемногу приходили к мысли создать свое самостоятельное художественное содружество, в основу которого должны были стать наши два имени, в надежде, что в будущем к нам присоединятся единомышленники-москвичи».
Мечтали они, в частности, привлечь к этому делу своих наиболее даровитых молодых собратьев.
Вполне возможно, что шуточные левитановские «прожекты» в кругу учеников как-то перекликались с этими серьезными планами.
Но все эти чаемые общества и «Дом пейзажа» оставались журавлем в небе. Училище же было синицей в руках, реальной возможностью влиять на будущее родного искусства и сплачивать вокруг своих излюбленных идей лучшее, что было среди молодежи.
Приход Левитана в Училище сильно укрепил позиции передовых преподавателей, в особенности Серова.
«Ждали его с нетерпением… — вспоминает П. В. Сизов. — Имя прославленного мастера ставилось очень высоко, и, главное, ждали его участия в совете (Училища. — А. Т.), решения которого нас не удовлетворяли. „Вот будет Левитан, тогда!..“ Эта весть обсуждалась в курилке, в облаках табачного дыма, среди пения, пляски и борьбы, без которых тогда не обходились наши импровизированные клубные „собрания“».
Серову было суждено пробыть в Училище намного больше, чем Левитану, но, сличая воспоминания о преподавательской деятельности обоих, легко обнаруживаешь, что они выступали единым фронтом по самым принципиальным вопросам.
«Разве это живопись — это копирование. Где же искусство?
…Растопырьте глаза, чтобы видеть, что нужно. Берите из натуры только то, что нужно, а не все. Отыщите ее смысл».
Если бы не характерное для Серова броское словечко («растопырьте глаза»), то можно подумать, что это сказал Левитан, тоже требовавший от учеников:
«Дайте красоту, найдите бога, передайте не документальную, но правду художественную. Долой документы, портреты природы не нужны».
«А вам, должно быть, попал в глаза Коровин? — говорил Левитан Сапунову. — Он художник хороший, но лучше его не повторять, а писать по-своему».
Заглядывает в пейзажную мастерскую Серов (друг Коровина!), которого Левитан часто зовет: надо, говорит, освежить атмосферу его глазом.
Он Сапунова уже приметил, но тоже ворчит:
— Так пишут многие. Так пишет Коровин. Зачем писать под Коровина?
Левитан постоянно ставит Серова в пример:
— Будьте настойчивы, как, например, Серов, не бойтесь «пота».
— У нас Репин и Серов пишут не только тело, но и многие картины четырьмя, пятью красками, а посмотрите, что они с их помощью делают!
— Можно писать и без мазков, Тициан писал пальцем, Серов тоже иногда пускает в ход большой палец, там, где нужно.
И та же была у них обоих обезоруживающая, пленительная скромность, целомудренная робость великих мастеров перед своим искусством.
— У меня проклятое зрение, — ворчит Серов, — я вижу всякую мелочь, каждую пору на теле. Это гадость. Мне не дано чувствовать цвет, как, например, Коровину. Я только рисовальщик. Настоящих знаний материала у меня нет. Оттого часто делаю нелепости, будто занимаюсь живописью со вчерашнего дня.
«Он показывал нам свои картины, между прочим, известные „Стога“, и при этом страшно волновался, — писал Липкин о Левитане, — ему казалось, что и свет не тот и мешают какие-то рефлексы из окна. Потом неожиданно выхватил из кармана перочинный ножик и собирался что-то подчистить, потом, точно спохватившись, спрятал нож. На него было больно смотреть, мы насилу его успокоили».
В его мастерской годами стояли повернутые к стене холсты, которые менее требовательный художник с гордостью демонстрировал бы на выставках. По выражению Левитана, они «дозревали».
«Дать на выставку недоговоренные картины — кроме того, что это и для выставки не клад, — составляет для меня страдание, — писал он настойчивому Дягилеву, — тем более, что мотивы мне очень дороги и я доставил бы себе много тяжелых минут, если бы послал их».