— Что еще там случилось? — подумал Михайлов и заглянул в комнату, — радуются!..
Обе женщины, обнимая друг друга, ревели навзрыд.
— Ну вот, началось… — Николай Петрович нахмурился и ушел на кухню, он не переносил женских слез и рыданий, даже радостных.
Ждать пришлось относительно долго. Только минут через десять-пятнадцать обе женщины зашли на кухню и упали на колени, вцепившись в него. Они опять плакали.
— Да вы что, охренели что ли? — рявкнул Михайлов.
Он понял, что только таким образом можно сейчас вывести их из радостного оцепенения.
— Прекратите немедленно, — командным голосом произнес он, поднимая их с колен.
— У меня… у меня нет слов, что бы…
— Вот и прекрасно, Алла Борисовна, — мягко перебил ее он, — давайте пока немного помолчим.
Они обе уткнулись в его грудь, словно пряча заплаканные лица, шмыгая от слез носами, не зная, как выразить восхищение и благодарность.
— Я попросил вас накрыть стол, если вы не против, конечно.
Михайлов сообразил, что их нужно сейчас чем-то занять, иначе они так и будут реветь на его груди.
— Я…
— Вот и прекрасно, — опять перебил он, — что у вас имеется из спиртного?
— Ничего, — испугалась она.
— Да вы не волнуйтесь, Алла Борисовна, это дело поправимое, можно сходить в магазин, — улыбнулся он.
— Конечно, да, да, конечно, — затараторила она, быстро собираясь и приходя в себя, — а что вы пьете?
— Ничего нет лучше, Алла Борисовна, нашей российской водочки, ну, а себе и Вике — решайте сами. Кстати, у вас есть здесь друзья, родственники?
— Конечно, есть.
— Если хотите, можете пригласить их, — подсказал Михайлов.
— Я бы сегодня пригласила весь мир…
— Весь мир ни к чему, — улыбнулся он, — давайте сделаем так: вы идете в магазин, Вика обзванивает родственников, а я пока покурю на кухне. Можно?
— Да вы что, Николай Петрович, — Алла Борисовна говорила с неподдельным радостным возмущением, — вы можете делать здесь все, что угодно и…
— Хорошо, хорошо, — опять перебил ее он, доставая сигареты, — тогда приступим к делу, — закончил он прикуривая.
Алла Борисовна ушла в магазин, Вика обзванивала родных и друзей, а Николай Петрович в радостной задумчивости курил на кухне. Оставшись один, он позволил эмоциям выползти наружу, лицо сияло, словно начищенная медь, хотелось прыгать и кричать — ура-а-а! Он вылечил Вику в одно мгновенье, смог сделать то, что не удалось никому из знаменитых докторов, и он еще сумеет исцелить множество страждущих…
Докурив сигарету, он вышел в комнату к Вике и попросил девушку пройтись, откровенно любуясь ею, и еще раз с наслаждением проверяя результат. Потом поблагодарил и вернулся на кухню. Вика пришла следом с грустным лицом.
— Что случилось, Вика?
— Я боюсь, Николай Петрович, обидеть вас.
Удивление застыло на его лице, предположить подобное в такой момент не в состоянии никто и он от радости не понял заложенного смысла.
— А ты не бойся, Вика, делай все, что считаешь нужным и не бойся. Договорились?
Вика кивнула, подошла к Николаю Петровичу и поцеловала его в щеку, наливаясь румянцем.
— Ах ты, дурашка, — дружески обнял ее Михайлов и подтолкнул в комнату. — Ладно, иди, звони дальше и больше не бойся. О кей?
— О кей! — зарделась она еще больше, выпорхнув в комнату.
Вскоре стол был накрыт, собрались гости. Все высказывали Николаю Петровичу неподдельные слова благодарности, однако, как он заметил, абсолютной монолитности, единой точки зрения не было. Каждый из родственников и друзей по-разному, по-своему реагировал на Викино исцеление. Конечно, общего было больше — чувства радости за Вику, благодарности Михайлову, уважения его профессионального мастерства целителя. Но нашлись и такие, которые предпочтение отдавали Богу, который, слава ему, не забыл рабу свою Вику, обратил на нее свое всевидящее око и руками Михайлова сотворил великую справедливость, ибо не заслуживала она такой мученической кары. Другие, все-таки отдавая дань уважения доктору, уповали на счастливый случай, дескать, родилась в рубашке и вообще — крупно повезло.
Центром внимания за столом, естественно, была сияющая Вика и не менее счастливый Николай Петрович. Алла Борисовна походила на заботливую наседку, суетящуюся вокруг своих цыпляток, кудахтала радостно, видимо, еще не совсем веря: «Да как же так, Викочка, ну пройдись еще раз — я посмотрю»! Вика смущалась, ее тут же просили всем хором, она делала круг по комнате под радостные восклицания присутствующих, а Алла Борисовна, слегка захмелевшая от водки и счастья, металась от Вики к Николаю Петровичу — целуя и обнимая обоих.
— Радость-то какая!.. — все повторяла и повторяла она, — а ведь мы только сегодня утром были в больнице и нам сказали, что сделать ничего не могут. Радость-то какая! Николай Петрович, как вас отблагодарить? Я все деньги, какие есть… и мы еще соберем, — обвела она рукой вокруг стола, — все отдам!..
— Алла Борисовна, — перебил ее Михайлов, — некрасиво, когда вы говорите о деньгах, не за деньги я пошел за вами, даже не зная — есть они у вас или нет. Просто такая молодая девушка не должна мучиться всю жизнь и, наверное, было бы подлостью — не помочь вам, если есть возможность. Я прошу вас — не обижайте меня.
— Но, как же мне отблагодарить вас?! — она в растерянности смотрела на него, готовая в порыве охвативших чувств сделать все, что угодно.
— А вы уже отблагодарили меня, ведь сегодня, в какой - то мере, и мой праздник. И разве счастье одних не приносит радости другим людям? Посмотрите, — он обвел рукой присутствующих, — вы видите недовольных? Я, например, давно не видел столь искреннего радушия.
— Тогда, дорогой Николай Петрович, — голос ее прерывался, — будьте нам самым близким и родным человеком и все равно знайте, что мы у вас в неоплатном долгу, — она, всхлипывая, обняла Михайлова, — Вика, Вика, ну иди же сюда…
И так замерли они на минуту, обнявшись втроем, и слезы катились по Викиным и маминым щекам.
Когда все снова уселись за стол, Николай Петрович встал и произнес:
— Я хочу поднять этот бокал за то, что бы не было слез в этом доме, за то, что бы счастье больше никогда не покидало его. За Вику, за здоровье!
Все радостно зашумели, звеня бокалами, закусывая, вели обычный застольный разговор о врачах, методах лечения и, конечно же, в таких случаях всегда находился человек, вспоминавший, что тогда-то, там-то один доктор тоже вылечил неизлечимого больного.
— Скажите, Николай Петрович, как вам удалось вылечить Вику? Ее осматривали профессора и все безрезультатно, — спрашивала одна дородная блондинка.
Михайлов ждал этого вопроса.
— Вы знаете, простите, я забыл, как вас…
— Светлана Ивановна, я Викина тетя, — подсказала она.
— Вы знаете, Светлана Ивановна, есть такое понятие — врачебная тайна, поэтому я охотно демонстрирую результат своего профессионального труда, но не его методику, — с улыбкой произнес он.
— Ишь ты, чего захотела, — поддержала Михайлова Алла Борисовна, — может, тоже в доктора пойдешь? — все засмеялись.
— Скажите, а вы только вот такие болезни лечите? — спросила женщина лет 30-ти.
«Это уже лучше, — подумал Михайлов, — наверняка она не просто так спрашивает, а это уже клиентура, а клиентура — это имя».
— Вы просто так спросили или свой интерес имеется? — в свою очередь переспросил Михайлов.
— Сын у меня, девять лет, постоянно лежит в гематологии. Врачи говорят лейкоз, необходима операция — пересадка костного мозга, лучше в Германии, а где ж такие деньги взять?
Она опустила голову, и Михайлову показалось, что у него защемило сердце, словно наболевшее и накипевшее чувство безысходности, бессилия в борьбе за здоровье мальчика, передалось ему. Сколько горя необходимо перенести, глядя на неизлечимого ребенка, при этом не показывая ему, скрывая истинное положение дел.
— Я понял вашу проблему, простите…
— Любовь Ивановна, я тоже тетя Вике, сестра Светланы, — подсказала она.
— Еще раз простите, — повторил он, обращаясь ко всем, — я в этой суматохе не запомнил, как кого зовут, — и уже повернувшись к Любовь Ивановне, продолжил: — Давайте мы завтра созвонимся, нет, еще лучше сделаем так — вы приведете сюда своего сына часа в три, хорошо?