Он свернул вбок, под сосны, на тропку пробитую рядом.
Тут снег был еще крепкий. Сухой. Из зерен.
Прямо перед ним по тропке шли следы — узкие и коротенькие следы женских сапожек с маленьким каблучком.
«Надо же. Пошла. В сапожках. И куда пошла? И одна. А, нет, с собакой».
Сбоку тропинки вились следы собачьих лап.
Он шел, поглядывая на следы женщины, иногда, на собачьи.
«И ты, как пес. Мужчина преследует женщину. Тревожится. И не надоело».
Аллея чуть завернула, и тут был перекресток нескольких сбегающихся дорог. Стояли лавочки, на ветвях обнаженных до пяток кустов висели самодельные птичьи кормушки в виде крошечных домиков с затейливыми крышами, и висел писанный детской рукой плакатик: «Кафе для птичек».
Птиц, прикормленных за зиму, сидело и порхало кругом тьма-тьмущая.
Тут же стояла молодая женщина в зимней куртке, сапожках - «Вот и она!» - и сыпала из кулечка семечки подсолнечника в одну из кормушек. Ее собака, большой английский сеттер, обегала кругами территорию «стаи» и вдумчиво, как библиотекарь, обнюхивала снеговые манжетки стволов.
«Вот для чего ты шла, птичек покормить. Песика выгулять. Пес хорошо воспитан — не лезет обнюхивать. Надо же, симпатичная, и где же мужчина?»
Он проходил мимо и смотрел, как женщина кормит птиц. Она тоже быстро посмотрела на него и очень просто, дружелюбно улыбнулась.
- Они совсем ручные, - сказала она, - не боятся брать с ладони.
- Да, - ответил он, - им тут спасение, они знают.
И он тихо прошел дальше.
«Очень милая и, кажется, добрая. Ты бы мог заговорить с ней, и она бы тебе ответила, и вы бы познакомились, и пошли бы гулять дальше втроем — ты, она и сеттер, но ты не стал — почему? Потому ли, что тебе не захотелось ее, как женщину? Да, если бы ты ее захотел, ты бы остановился, чтобы попробовать обмануть ее, и, обманывая, овладеть ею, а потом уйти, как было всегда, потому что ты — скотина».
«И вот, вот же! - ты уже и представил: каково это с ней»,
Он тихо замычал, как от боли.
«Ты обманывал, крал чувства и делал больно. И чего ты ждешь? И сколько тебе еще идти на эти горки?»
И его память мгновенно отключила весь окружавший его парк, с птицами, рыхлыми снегами и сонными деревьями, и он уже не видел их, а видел «тех», обманутых, женщин из прошлых лет.
Они двигались, они улыбались и говорили о чем-то, одни были красивы, другие не очень, но было непонятно — зачем они? Назвать тех женщин и ту жизнь своими он не мог — кроме животного опустошения там не было ничего. А после — боль совести, заглушенная до времени суетой повседневного созидания.
И ужасаясь до озноба отвращения, он знал, что будь ему сейчас семнадцать, он опять бы пошел той же дорогой. В тех же компаниях. Но тогда почему неуютно памяти?
Или закон совести выше наших норм поведения?
Или совесть — не от нашей крови?
«Это же ясно, как день, - зависть, кража, блуд — несвойственны мне, человеку, они порождены обществом, давкой, стадом, тогда какое дело Богу, совести моей, до этих грехов? Он, Бог, смотрит только в мое сердце. Или Бог — это и есть дух народа?»
«Дух народа, запах народа, вонь быдла».
Парк молча двигался рядом с человеком. Он слушал. Он впитывал.
«Этот принял, как догму, чувство вины, этот покорность, этот избавление от желаний — и все кругом религия. Узда для рабочей скотины».
«А что связывает тебя?»
Дорожка резко взяла вверх, и ему пришлось ставить ноги, разворачивая носки и упираясь в тугой снег ребрами подошв.
«Раз-два».
«Левой-правой».
И он опять не видел парк, а видел качающуюся спину впереди идущего, и руки и плечи идущих по бокам от него, и он старался идти ритмично, чтобы не задерживать идущего сзади.
«Это армия, братан, это армия».
Армия — это ритм.
Команда: «...точься», команда: «Цельсь!»
Солдат видит на мушке автомата свою цель. Неважно кто там — старик ли, женщина, ребенок.
Цель — это место для пули.
Солдат ждет команды, чтобы точно поразить цель.
Это армия, братан, это армия.
Чем проще вещь, тем она надежнее.
Человек сложен, и в наших телах ежедневно происходит миллион мутаций.
Мы живы, пока боремся с ними, пока не заклинит и сам механизм сопротивления.
Самое здоровое общество — самое простое.
Чем проще государство — тем оно крепче. Жизненнее.
«Это армия, брат, это армия».
Макушка горы предлагала два пути — налево, к ресторанчику с пивом и мясом, возле лыжной базы, и направо, к роднику, бьющему недалеко от пруда. Там, где рыбачий пирс.
Но не сегодня.
Он снял рюкзак, сел на широкую и изрезанную письменами деревянную лавочку и налил в крышку термоса чай.